Домой Исследования Русь советская.

Исследования

Русь советская.

А. Сахарову Тот ураган прошел. Нас мало уцелело. На перекличке дружбы многих нет. Я вновь вернулся в край осиротелый, В котором не был восемь лет. Кого позвать мне? С кем мне поделиться Той грустной радостью, что я остался жив? Здесь даже мельница - бревенчатая птица С крылом единственным - стоит, глаза смежив. Я никому здесь не знаком, А те, что помнили, давно забыли. И там, где был когда-то отчий дом, Теперь лежит зола да слой дорожной пыли. А жизнь кипит. Вокруг меня снуют И старые и молодые лица. Но некому мне шляпой поклониться, Ни в чьих глазах не нахожу приют. И в голове моей проходят роем думы: Что родина? Ужели это сны? Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый Бог весть с какой далекой стороны. И это я! Я, гражданин села, Которое лишь тем и будет знаменито, Что здесь когда-то баба родила Российского скандального пиита. Но голос мысли сердцу говорит: "Опомнись! Чем же ты обижен? Ведь это только новый свет горит Другого поколения у хижин. Уже ты стал немного отцветать, Другие юноши поют другие песни. Они, пожалуй, будут интересней - Уж не село, а вся земля им мать". Ах, родина! Какой я стал смешной. На щеки впалые летит сухой румянец. Язык сограждан стал мне как чужой, В своей стране я словно иностранец. Вот вижу я: Воскресные сельчане У волости, как в церковь, собрались. Корявыми, немытыми речами Они свою обсуживают "жись". Уж вечер. Жидкой позолотой Закат обрызгал серые поля. И ноги босые, как телки под ворота, Уткнули по канавам тополя. Хромой красноармеец с ликом сонным, В воспоминаниях морщиня лоб, Рассказывает важно о Буденном, О том, как красные отбили Перекоп. "Уж мы его - и этак и раз-этак, - Буржуя энтого... которого... в Крыму..." И клены морщатся ушами длинных веток, И бабы охают в немую полутьму. С горы идет крестьянский комсомол, И под гармонику, наяривая рьяно, Поют агитки Бедного Демьяна, Веселым криком оглашая дол. Вот так страна! Какого ж я рожна Орал в стихах, что я с народом дружен? Моя поэзия здесь больше не нужна, Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен. Ну что ж! Прости, родной приют. Чем сослужил тебе - и тем уж я доволен. Пускай меня сегодня не поют - Я пел тогда, когда был край мой болен. Приемлю все. Как есть все принимаю. Готов идти по выбитым следам. Отдам всю душу октябрю и маю, Но только лиры милой не отдам. Я не отдам ее в чужие руки, Ни матери, ни другу, ни жене. Лишь только мне она свои вверяла звуки И песни нежные лишь только пела мне. Цветите, юные! И здоровейте телом! А я пойду один к неведомым пределам, Душой бунтующей навеки присмирев. Но и тогда, Когда во всей планете Пройдет вражда племен, Исчезнет ложь и грусть, - Я буду воспевать Всем существом в поэте Шестую часть земли С названьем кратким "Русь". 1924

Примечания

Русь советская (с. 94).- Бак. раб., 1924, 24 сентября, № 216; Кр. новь, 1924, № 5, август-сентябрь, с. 121-123; Ст 24 ; Р.сов.; Стр. сов.; И 25 .

Черновой автограф - РГАЛИ; на первом листе - карандашная помета рукой Г.А.Бениславской: «Лето 1924». Авторизованная машинопись - ГМЗЕ.

Печатается по наб. экз. (вырезка из Стр. сов.) с исправлением в ст. 85 («Когда на всей планете» вместо «Когда во всей планете») по всем остальным источникам. Датируется по Собр. ст., 2, где помечено 1924 г.

В.С.Чернявский свидетельствовал: «Незадолго до отъезда <из Ленинграда в июле 1924 г.> он утром, едва проснувшись, читал мне в постели только что написанную им „Русь советскую“, рукопись которой с немногими помарками лежала рядом на ночном столике. Я невольно перебил его на второй строчке: „Ага, Пушкин?“ - „Ну да!“ - и с радостным лицом твердо сказал, что идет теперь за Пушкиным» (Восп., 1, 232).

27 декабря 1924 года Г.А.Бениславская писала Есенину из Константинова: «Читала я Вашим стихи. Матери очень понравилась „Русь советская“, всё, говорит, так, как есть, и другие наросли и „жись“ вся. Отцу же все Ваши последние стихи нравятся: „Хорошо стал писать...“» (Письма, 263).

Одно из первых авторских публичных исполнений поэмы состоялось в Баку 3 октября 1924 года в студенческом клубе им. Сабира. В отчете об этом «вечере стихов» М.Х.Данилов сообщал, что «наибольший успех имели, конечно, „Москва кабацкая“ и „Русь советская“» (Бак. раб., 1924, 6 октября, № 226; подпись: М.Д-ов; вырезка - Тетр. ГЛМ). Другой бакинский репортер писал об этом же выступлении Есенина следующим образом:

«Вдохновенно, горячо, с изысканным мастерством бросал он в черепа слушателей стих за стихом.

Я дам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры никому не дам

<цитата неточна: ср. с. 97>

Это красиво, а как поскоблишь, вскроется ложь: ведь душа поэта и есть его лира. Раз эту лиру, то, чем живешь, прячешь глубоко и только для себя, что же отдаешь ты Октябрю? Пустоту и больше ничего.

Поэт Есенин отделяет поэзию от жизни, отрывается от борьбы, приходит в страх от мысли, что надо служить массам. Он становится „ненужным“ и сам сознается в этом, иначе не кричал бы он во все свое босяцкое горло:

В своей стране я словно иностранец!

Поэт, насильно обращающий себя в пилигрима, более чем смешон. <...> Однако нельзя же всей спиной отворачиваться от жизни. Самые смелые странники не решились бы на это. Поэтому надо бросить в напряженные головы слушателей подкупающее признание:

Приемлю все.
Как есть все принимаю.
Готов идти по выбитым следам.

Красиво сложен этот стих, вдобавок можно всерьез подумать, что тут целое отречение от старого. Но это не так. <...> Есенин „ни в чьих глазах не находит приют“ потому, что он опирается на самый безнадежный социальный слой, на среду босяков, проституток и дряблой части интеллигенции» (газ. «Труд», Баку, 1924, 5 октября, № 224; подпись: Циклоп; псевдоним не раскрыт).

В.А.Мануйлов, слушавший Есенина в тот вечер, запомнил один из штрихов авторского чтения: «Когда же речь шла о Демьяне Бедном, Есенин иной раз с подчеркнутым лукавством особо выделял псевдоним „Бедный“, превращая его в эпитет <имеется в виду строка „Поют агитки Бедного Демьяна“>» (Восп., 2, 181).

Первая группа откликов на печатный текст поэмы появилась в связи с ее журнальной публикацией. Обозреватель тифлисской газеты писал: «Среди многочисленных стихотворений выделяется „Русь советская“ Сергея Есенина. Так часто повторяющийся в творчестве поэта мотив отрезвления после прошедшего „урагана жизни“ и мотив самопереоценки выявлен здесь особенно отчетливо. Во внешней форме тот же уход от бурного имажинизма к спокойному пушкинскому стиху» (З. Вост., 1924, 19 октября, № 707; подпись: Н.И.). Схожая оценка была дана П.Ионовым: «Особенно замечательна по силе и вместе с тем удивительной простоте стиха „Русь советская“. Рисуя картины советской деревни, автор проникается покаянным настроением, остро чувствуя свою ненужность и чуждость новой родине» (газ. «Правда», М., 1924, 24 октября, № 243; вырезка - Тетр. ГЛМ). Г.Лелевич, в свою очередь, как бы продолжил эти слова: «Он, правда еще не в силах <...> запеть по-новому, но для первого шага немало и того, что он почувствовал величие нового, что он разглядел его.

Куда пойдет теперь Есенин? Бесполезно гадать - жизнь покажет. Если он вернется на путь певца старой деревни или кабацкого разгула, он будет конченый поэт. Если же он пойдет далее по своему новому пути,- революция получит нового, чрезвычайно талантливого поэта. Пожелаем ему успехов на этой новой дороге» (журн. «Октябрь», М., 1924, № 3, сентябрь-октябрь, с. 182; вырезка - Тетр. ГЛМ).

С.П.Постников начал свою рецензию на IV-VIII книжки Кр. нови (1924 года) такими словами: «Когда рассматриваешь книжки журнала, всегда хочется найти такую вещь, которая была бы безусловно хороша, которая бы сама за себя говорила; достаточно указать на нее читателю без всякой похвалы, и он воспримет ее как настоящую вещь, как подлинное художественное произведение. Такой вещью в лежащих передо мною книжках „Красной Нови“ являются стихи Есенина. Когда снова перелистываю я эти книжки, перечитываю отдельные отрывки из рассказов и повестей, то невольно опять и опять возвращаюсь к Есенину. Судите сами. Вот отрывок из стихов его „Русь советская“ <приведены первые 39 строк и часть финала>» (журн. «Воля России», Прага, 1925, <кн.> III, с. 164). И далее: «Есенин называет себя „российским скандальным пиитом“. Для нас в этом нет ничего нового. В русских людях, и особенно талантливых, скандального элемента всегда было много. У Есенина этот элемент носит вполне современный характер: он дебоширует в голодные годы в различных „стойлах“ поэтов, ночью бегает по Москве с ведром краски и переименовывает старые улицы на Есенинские и Мариенгофа; но ему мало Москвы: он скандалит вместе с Дункан по Европе и Америке с тем, чтобы возвратиться на село и сесть с поклоном на деревенскую скамью. Хорошо, если и реакция на это озорство тоже будет русская, т.е. муза его станет глубже и проникновеннее. Так, по крайней мере, было всегда у русских» (там же, с. 166).

Напротив, несколько саркастических слов в связи с «Русью советской» тогда же обронила З.Н.Гиппиус: «...Есенин, в похмельи, еще бормочет насчет „октября“, но уж без прежнего „вздыба“. „Кудри повылезли“, и он патетически восклицает: живите, пойте, юные!» (газ. «Последние новости», Париж, 1925, 22 февраля, № 1482; подпись: Антон Крайний).

Не обошла поэму Есенина своим вниманием и советская сатира: «...„пиит“ (старенькое слово, специально для рифмы пущенное!) сетует: „И некому мне шляпой поклониться“. А вы бы, товарищ Есенин, попробовали головой кланяться!» (журн. «Крокодил», М., 1924, № 101, с. 6, без подписи; рубрика «Вилы в бок»). Со слов В.А.Мануйлова известна реакция Есенина (сентябрь 1924 года) на подобную же претензию В.Л.Львова-Рогачевского: «Этот педант уверял меня, что шляпой никто не кланяется, кланяются, мол, только головой. Не понял он, что тут все в этой шляпе!» (Восп., 2, 173).

Сразу же по выходе Р. сов. М.Х.Данилов писал: «„Русь советская“ - сборник последних стихов Сергея Есенина, разновременно помещенных в закавказской печати. <...>

В новых есенинских строках есть еще очень много отзвуков прежнего лубочного „мужиковства“, он все еще хочет видеть „Русь “, хотя бы и советскую , и чувствуя, что она уходит, не только грустно сознается в своей ненужности, но даже готов один идти „к неведомым пределам, душой бунтующей навеки присмирев“. Но это, конечно, только невольная рисовка поэта, отрезвляющегося от угарного похмелья творческого беспутства: книжка говорит о другом. <...>

Свежий советский ветер опахнул большую творческую душу Есенина, изболевшую, искалеченную кабацким надрывом.

И в струях этого ветра омылось чудесное дарование Есенина, зазвенело новыми песнями. <...>

И напрасно Есенин утверждает, что „октябрю и маю“ он „лиры милой“ не отдаст.

Он уже отдал ее, сам того не замечая» (Бак. раб., 1924, 25 декабря, № 294; выделено автором).

В 1925 году «Русь советская» не раз упоминалась как в работах, специально посвященных поэту и его новым книгам (Р. сов., Ст 24 , Стр. сов., И 25), так и в обзорных статьях. О ней писали И.М.Машбиц-Веров (журн. «Октябрь», М., 1925, № 2, февраль, с. 144) и И.Н.Розанов (журн. «Народный учитель», М., 1925, № 2, февраль, с. 114-115; подпись: Андрей Шипов), А.К.Воронский (журн. «Прожектор», М., 1925, № 5, 15 марта, с. 26) и А.Лежнев (газ. «Правда», М., 1925, 15 марта, № 61; вырезка - Тетр. ГЛМ), Ф.А.Жиц (Кр. новь, 1925, № 2, февраль, с. 282-283; вырезка - Тетр. ГЛМ) и А.П.Селивановский (журн. «Забой», Артемовск, 1925, № 7, апрель, с. 16), Б.Маковский (газ. «Полесская правда», Гомель, 1925, 17 мая, № 111; вырезка - Тетр. ГЛМ) и А.А.Туринцев (журн. «Своими путями», Прага, 1925, № 6/7, май-июнь, с. 26), С.А.Селянин (газ. «Рабочий край», Иваново-Вознесенск, 1925, 28 июля, № 168; вырезка - Тетр. ГЛМ) и анонимный рецензент («Красная газета», веч. вып., Л., 1925, 28 июля, № 185; вырезка - Тетр. ГЛМ), В.А.Красильников (журн. «Книгоноша», М., 1925, № 26, 31 июля, с. 17) и Г.Лелевич (газ. «Ленинградская правда», 1925, 9 августа, № 180), Г.Г.Адонц (журн. «Жизнь искусства», Л., 1925, № 35, 1 сентября, с. 9-10; вырезка - Тетр. ГЛМ) и К.В.Урлин (газ. «Нижегородская коммуна», 1925, 1 октября, № 224), А.Я.Цинговатов (журн. «Комсомолия», М., 1925, № 7, октябрь, с. 64) и А.И.Зонин (журн. «Комсомолия», М., 1925, № 8, ноябрь, с. 53). Авторы этих работ - за исключением А.А.Туринцева - не выходили из того круга суждений о поэме, который был только что проиллюстрирован примерами отзывов 1924 года.

Наиболее развернуто изложили свое впечатление о «Руси советской» в 1925 году А.Лежнев и В.А.Красильников. В «Литературном обзоре» первого читаем: «...поэт разрывает заколдованный круг личной лирики и как будто впервые замечает то, чего прежде не видел: новую Россию. <...> Он, правда, еще не совсем разобрался в новом, смотрит на это новое со стороны, но все-таки как друг, а не как безразличный человек <...>. Идеологической эволюции поэта соответствует формальная его эволюция. <...> Поэт все дальше отходит от имажинизма к классическому стиху, к Пушкину» (ПиР, 1925, № 1, январь, с. 130). Мнение А.Лежнева не было, однако, разделено В.А.Красильниковым; «И в 24-м, заглянув к своим тополям, Есенин увидел: <...> старый хозяин деревни - старый быт ссутулился, одряхлел, и вот последние слова возвратившегося блудного сына <цитируются строки от «Вот так страна!» по «...сам я тоже здесь не нужен»>.

Новгородским удалым молодцом по прозванию Васька Буслаевич проходит жизненный путь поэт С.Есенин. В свое время пошутил он достаточно шуточек немалых и так же, как Васька, почуял необходимость свою „душу спасать“, прощенья просить. Оказалось, только не у кого просить ему прощенья, и ходит он нераскаянным грешником, пока не найдет какой-нибудь камень „мал-невелик“, где бы разбить свою голову.

Стихи Есенина 24-го года говорят о том, что какой-то камень поэту подвернулся. Вполне осознав, что у него „не осталось любви ни к деревне, ни к городу“, Есенин хочет заняться воспеванием своей особенной части земли, с „названьем кратким Русь“. Окажется ли эта Русь проклятым камнем, лежащим при новой дороге, покажет будущее» (ПиР, 1925, № 7, октябрь-ноябрь, с. 121-122).

Русь советская .- Произведение создавалось в то время, когда Есенин продолжал работу над отрывком из поэмы «Гуляй-поле», позже озаглавленным «Ленин» (см. ниже с. 439-449 наст. тома). Читая в связи с этим материалы о вожде, поэт не мог пройти мимо статьи А.К.Воронского «Россия, человечество, человек и Ленин», к тому же начинающейся пересказом разговора с Есениным (подробнее о ней см.: Куприяновский П.В. «...Но есть Ленин».- журн. «Подъем», Воронеж, 1985, № 8, август, с. 136, 139). Критик, в частности, писал: «...теперь, на глазах наших, растет и лезет изо всех щелей Русь новая, советская, Русь кожаных людей, звездоносцев, красных шлемов <...>, у кого на степной полевой загар легли упрямые тени <...>, а в лесных, голубых, васильковых глазах сверкает холод и твердость стали...» (Прож., 1923, № 14, 31 августа, с. 18). Вероятно, смысл и пафос этих слов оказались созвучными раздумьям самого Есенина о новой России и сыграли роль при выборе им названия для поэмы.

Сахаров Александр Михайлович (1894-1952) - один из близких друзей Есенина, издательский работник (в 1922 году выпустил есенинского «Пугачева»). Впоследствии был репрессирован, умер в ссылке. Оставил несколько вариантов воспоминаний о Есенине, один из которых опубликован (газ. «Вечерний Ленинград», 1990, 3 октября, № 229). В мае 1924 года сопровождал Есенина в его поездке в родное село.

...вернулся в край... в котором не был восемь лет. - На самом деле Есенин побывал в Константинове четырьма годами ранее, в конце апреля - начале мая 1920 г.

Есть сведения и о других его поездках в родное село в 1921-1922 годах.

Волость - здесь: здание сельского административного правления.

Варианты

Черновой автограф (РГАЛИ):

Номер строфы	Номер варианта	Вариант

Посвящение		Алекс<андру> Сахарову зачеркнуто
1	I	Знакомая до тошноты
	II	Опять как встарь
	III	как в тексте.
4	I	В котором не был восемь с лишним
	II	как в тексте.
6	I	Тем, что несу я
	II	как в тексте.
7-8	I	Курлычет жалобно в просторы сирых нив.
	II	Ветрянка-мельница - бревенчатая птица Курлычет жалобно в просторы серых нив.
	III	как в тексте.
9	I	Я никому давно здесь не знаком.
	II	как в тексте.
11-12	I	И место милое еще
	II	И там, где был когда-то отчий дом, Осталось
	III	как в тексте.
После 12 зачеркнуто:
	I	Не горо<д?>
	II	Там свиньи роются
	III	Там свиньи бродят парою
	IV
		Пристанище [любви] страстям своим находит
	V	Там свиньи бродят и толпа собак Страстям своим [находит] пристанище находит
13	I	Но жизнь кипит
	II	как в тексте.
15	I	Такие же
	II	как в тексте.
16	I	Мне некому здесь нежно поклониться
	II	Да некому мне шляпой поклониться
	III	как в тексте.
18	I	И в голове моей мелькает
	II	как в тексте.
19-20	I	Что родина? Ужели это сон?
	II	как в тексте.
22	I	Бог весть с какой пришедши<й>
	II	как в тексте.
30-31	I	Ведь это только
	II	Смотри как
	III	Ведь это только новый свет горит Младого поколения у хижин.
	IV	как в тексте.
33	I	Др<угие?>
	II	Иные юноши поют другие песни
	III	как в тексте.
34	I	И кто из вас
	II	Они ко<нечно?>
	III	Они пожалуй будут интересней
	IV	Над кем
	V	Но надо
	VI	как в тексте.
36	I	Смотри как изменился
	II	как в тексте.
37	I	Я <1 сл. нрзб.> словно
	II	Я <1 сл. нрзб.> как
	III	Ведь юноша нескладный
	IV	Мне словно девушке покрыл лицо румянец
	V	И словно девушке покрыл лицо румянец
	VI	как в тексте.
40-42	I	Вот вижу я как
	II	Вот молодежь сошла<сь>
	III	Вот мужики сошлись у городьбы
	IV	И как же так сумел я проглядеть Ужели буря оглушила уши
	V	И как же так сумел я проморгать Ужели буря оглушила уши
	VI	Вот вижу я, как праздничная бражь Парней и девок
	VII	Вот вижу я, как праздничная рать Парней и девок
	VIII	Вот вижу я, как праздничная людь Под окнами
	IX	Вот вижу я, как праздничный народ Под окнами
	X	как в тексте.
43	I	И плавными спокойными речами
	II	как в тексте.
44	I	Св<ою?>
	II	как в тексте.
52	I	С прикрасами, как брали Перекоп
	II	как в тексте.
57	I	С горы идет крикливый комсомол
	II	как в тексте.
59-60	I	как в тексте.
	II	Поет агитки Бедного Демьяна,
		Веселым криком оглушая дол.
63	I	Все годы с криком
	II	Орал о том в стихах, что я с народом дружен
	III	как в тексте.
66-67	I	Ну что ж! Прости, родимый край
	II	как в тексте.
69	I	Пусть
	II	как в тексте.
74-75	I	И улыбаясь - не дописано . Но лиру милую я новым не отдам.
	II	Отдам всю душу розовому маю, Но только лиры милой не отдам.
	III	как в тексте.
76	I	Она со мной, любимая подруга
	II	как в тексте.
79	I	И песни нежные лишь пела
	II	как в тексте.
80-83	I	Расти цвети
	II	У вас иная жизнь, у вас иной напев. Наш ураган прошел. Нас мало уцелело
	III	Цветите, юные, и здоровейте телом У вас иная жизнь См<отреть?>
	IV	Прости навек, родимый
	V	Цветите, юные, и здоровейте телом У вас иная жизнь, у вас другой напев
	VI	Цветите, юные, и здоровейте телом У вас иная жизнь пусть
	VII	Цветите, юные, и здоровейте телом У вас иная жизнь, у вас бежит
	VIII	Цветите, юные, и здоровейте телом
		У вас иная жизнь кипит иным ключом
	IX	Цветите, юные, и здоровейте телом У вас иная жизнь, у вас иной напев
	X	Цветите, юные, и здоровейте телом У вас иная жизнь, у вас другой напев. А я пойду один к неведомым пределам От ваших
	XI	Цветите, юные, и здоровейте телом У вас иная жизнь, у вас другой напев. А я пойду один к неведомым пределам Искать страну, где
	XII	как в тексте.
После 83 зачеркнуто:
	I	И может быть, когда нигде не будет
	II	И может быть, на склоне
	III	И вот
	IV	Опять сюда к родимым берегам
	V	И может быть, приду я как шарманщик И запою про то, как жили люди раньше
	VI	И может быть, приду я как шарманщик Опять сюда в последний, может, раз И запою опять, как пел когда-то раньше, О том, что навсегда неведомо для вас
87	I	Затихнет ложь и грусть
	II	как в тексте.

Авторизованная машинопись (ГМЗЕ):
Кр. новь, 1924, № 5, август-сентябрь, с. 122-123; Ст 24:
Ст 24:
Бак. раб., 1924, 24 сентября, № 216; Р. сов.:
И 25:

Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.

На перекличке дружбы многих нет.

Я вновь вернулся в край осиротелый,

В котором не был восемь лет.

Здесь даже мельница – бревенчатая птица

С крылом единственным – стоит, глаза смежив.

Я никому здесь не знаком,

А те, что помнили, давно забыли.

И там, где был когда-то отчий дом,

Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.

А жизнь кипит.

Вокруг меня снуют

И старые и молодые лица.

Но некому мне шляпой поклониться,

Ни в чьих глазах не нахожу приют.

И в голове моей проходят думы:

Что родина?

Ужели это сны?

Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый

Бог весть с какой далекой стороны.

Я, гражданин села,

Которое лишь тем и будет знаменито,

Что здесь когда-то баба родила

Российского скандального пиита.

«Опомнись! Чем же ты обижен?

Ведь это только новый свет горит

Другого поколения у хижин.

Они, пожалуй, будут интересней –

Уж не село, а вся земля им мать».

Ах, родина! Какой я стал смешной.

На щеки впалые летит сухой румянец,

Язык сограждан стал мне как чужой,

В своей стране я словно иностранец.

Вот вижу я:

Воскресные сельчане

У волости, как в церковь, собрались.

Корявыми немытыми речами

Они свою обсуживают «жись».

Уж вечер. Жидкой позолотой

Закат обрызгал серые поля,

И ноги босые, как телки под ворота,

Уткнули по канавам тополя.

Хромой красноармеец с ликом сонным,

В воспоминаниях морщиня лоб,

Рассказывает важно о Буденном,

О том, как красные отбили Перекоп.

«Уж мы его – и этак, и разэтак, —

Буржуя энтого…которого…в Крыму…»

И клены морщатся ушами длинных веток,

И бабы охают в немую полутьму.

С горы идет крестьянский комсомол,

И под гармонику, наяривая рьяно,

Поют агитки Бедного Демьяна,

Веселым криком оглашая дол.

Вот так страна!

Какого ж я рожна

Прости, родной приют.

Чем сослужил тебе, и тем уж я доволен,

Пускай меня сегодня не поют –

Я пел тогда, когда был край мой болен.

Приемлю все.

Как есть все принимаю.

Готов идти по выбитым следам.

Отдам всю душу октябрю и маю,

Но только лиры милой не отдам.

Я не отдам ее в чужие руки,

Ни матери, ни другу, ни жене.

Лишь только мне она свои вверяла звуки

И песни нежные лишь только пела мне.

Цветите, юные! И здоровейте телом!

У вас иная жизнь, у вас другой напев.

А я пойду один к неведомым пределам,

Душой бунтующей навеки присмирев.

Но и тогда,

Когда во всей планете

Пройдет вражда племен,

Исчезнет ложь и грусть, –

Я буду воспевать

Всем существом в поэте

Шестую часть земли

С названьем кратким «Русь».

В 1924 г. Есенин первым среди литераторов того времени затронул в своих стихах тему судьбы “родных обителей” с точки зрения вновь обретенного взгляда на мир. Первым таким произведением стало стихотворение “Возвращение на Родину”, в котором звучит глубокая тоска и печаль от необратимо наступающих перемен в жизни родины и странное чувство незримой пропасти, которая пролегла между лирическим героем и “новой” деревней.

С огромной, почти эпической силой эта тема прозвучала в написанном тогда же стихотворении “Русь советская”. Это одно из самых глубоких и совершенных созданий позднего Есенина.

Само название “Русь советская” уже говорит о сложности восприятия Есениным тогдашнего уклада жизни. Слово “Русь” напоминает о многовековых традициях русского народа, о его вере, о сложном и славном историческом пути родной страны. А прилагательное “советская” звучит как антитеза, это слово говорит уже о новом строе, не имеющим ничего общего с Русью, православной Русью.

В первой же строке стихотворения звучит мотив революции, которую автор сравнивает с ураганом. Такое сравнение достаточно традиционно в русской литературе. В первом четверостишии просматривается параллель с Пушкиным, с его стихотворением “Вновь я посетил…”

…Вновь я посетил тот уголок земли,

Где я провел изгнанником два года незаметных,

Как здесь, так и в “Руси советской” звучит мотив утраченного дома. В третьем стихе Есенин использует метафору “край осиротелый”, чтобы подчеркнуть опустошенность, которую лирический герой ощутил, вернувшись в родную деревню. И действительно, эпитет “осиротелый” как нельзя лучше подходит к описанию теперешней России. Речь идет не столько об осиротевших семьях, сколько о потере исторической государственности, веры, сердечной теплоты. Здесь можно также услышать и библейский мотив блудного сына, который вернулся на родину после долгих лет странствий. Но, в отличие от библейского героя, лирический герой стихотворения не находит в родном краю прощения и радушной встречи. Наоборот, он ощущает здесь одиночество и отчужденность:

Той грустной радостью, что я остался жив?

Оксюморон “грустная радость” еще более усиливает печальную интонацию этих строк. Во второй строфе появляется образ мельницы как символа родины, символа русской деревни. Эту мельницу автор сравнивает с птицей “с крылом единственным”. Здесь слышится мотив ущербности. Как птица, неспособная летать, теряет смысл жизни, так и мельница в “новой” деревне утратила свое назначение.

В третьей строфе мотив сгоревшего дома, мотив пепелища перекликается со стихотворением Пушкина “Два чувства дивно близки нам…” Строки Есенина во многом автобиографичны. Известно, что в 1922 г. дом родителей Есенина сгорел. Но здесь пепелище на месте отчего дома олицетворяет скорее крушение старого мира, старого уклада жизни на фоне нового миропорядка.

В начале четвертой строфы “ломается” стихотворная строка. Автор выносит поэтическую мысль “А жизнь кипит…” в отдельную строку, после которой следует пауза. Здесь в глаза бросается антитеза, основанная на контрасте между суетой жизни и раздумьем лирического героя. Также звучит мотив изгнанника в родной стране. “Ни в чьих глазах” лирический герой не находит любви и понимания.

Первые 4 строфы можно назвать вступительной частью стихотворения. Главная начинается с рассуждения лирического героя. “Что Родина?” Автор выделяет этот риторический вопрос в отдельную строку, чтобы подчеркнуть его значимость. Продолжает развиваться мотив отчужденности лирического героя в родном краю. При этом лирический герой называет себя “пилигрим угрюмый”, говорит, что “в своей стране … словно иностранец”. Интересно сравнение “пилигрим”, т.е. паломник, странник, который отрекся от мирской жизни ради веры, который живет в своем, особенном мире, и люди часто его не понимают. Лирический герой, вопреки всему, верит в свою родину, в свое отечество и не может принять новой “веры”.

Ирония и боль слышатся в шестой строфе стихотворения. Первая строка выделена как риторическое восклицание. Здесь автор опять использует антитезу, совмещая в одной строфе совершенно разные по стилю слова: “баба” и “пиит”. И все это работает на усиление того болезненного чувства, которое испытывает герой. Здесь начинает звучать тема поэта и его страны.

Далее слышится мотив разлада между умом и сердцем лирического героя. Умом он понимает произошедшие перемены и верит: будущее — за молодым поколением. Но сердце отказывается принимать “новую” жизнь, чувствует лишь боль. Очень необычно, что сравнительно молодой человек
(в момент написания стихотворения Есенину было 29 лет) уступает дорогу другому поколению:

Уже ты стал немного отцветать,

Другие юноши поют другие песни.

Они, пожалуй, будут интересней —

Уж не село, а вся земля им мать.

Здесь появляется мотив завершенности жизни. В следующей строфе можно заметить прямую перекличку с уже упомянутым стихотворением “Возвращение на родину”:

И вот сестра разводит,

Раскрыв, как Библию, пузатый “Капитал”,

О Марксе, Энгельсе…

Ни при какой погоде

Я этих книг, конечно, не читал.

Эти строки в каком-то смысле объясняют фразу: ”Язык сограждан стал мне как чужой”.

Далее в стихотворении появляется эпический элемент — сюжетные картинки, с помощью которых автор изображает жизнь “новой” деревни. Для придания красочности и правдоподобия этим картинкам поэт включает слова деревенского обихода, такие, как “жись”, “буржуя энтого” и т.д. Сравнивая собрания у волости с воскресным посещением церкви, поэт поднимает проблему попранной веры.

Прием олицетворения, с помощью которого создается образ природы, был характерен и для юного Есенина. Но теперь поэт использует такие эпитеты, как “жидкий”, “босые”, сравнивает тополя с ногами тёлок. Всё это создает весьма приземленный образ деревенской природы, созвучный настроению стихотворения.

Пятнадцатая строфа стихотворения является его кульминацией.

Вот так страна!

Какого ж я рожна

Орал в стихах, что я с народом дружен?

Моя поэзия здесь больше не нужна,

Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

Это крик души. Здесь размышления о родной стране достигают своего апогея, герой до конца сознает свою ненужность в “новом” мире, поняв, какая непроходимая пропасть лежит теперь между ним и воспетым им когда-то русским народом. С помощью ассонанса (страна — рожна — ора л — нужна ) автор выделяет это четверостишие.

Заключительная часть стихотворения начинается с инверсии и повтора (Приемлю все // как есть все принимаю). Этот прием автор применяет для усиления логического ударения, подчеркивая готовность следовать горькому, но неизбежному жребию, “готов идти по выбитым следам”.

Отдам всю душу октябрю и маю,

Но только лиры милой не отдам, —

в этих строках выражена двойственность мироощущения поэта. Он готов смириться с новым укладом жизни, но свой дар не может приспособить к нему.

В предпоследней строфе завершается мотив смирения, примирения с действительностью. И герой желает молодому поколению: “Цветите, юные! И здоровейте телом!” Автор использует одно и то же слово для создания различных образов (“отцветать” — “цветите”), тем самым создавая своеобразную перекличку: («…Я стал… отцветать» — «Цветите, юные…»).

Герой желает молодому поколению здороветь именно телом. Не потому ли, что “здороветь” душой под распеваемые “агитки” очень трудно?

Последние две строки этого четверостишия завершают тему одиночества, сближая ее с темой вечного.

Можно заметить, что в стихотворении присутствуют разные ритмы: сначала это лирическая интонация, затем почти частушка, и в заключение — опять лирическая интонация. И лишь в последней строфе на смену этой интонации, вполне соответствующей мотиву смирения, приходит твёрдое патетическое признание, как бы вопреки всему, о чем говорилось прежде. Эта строфа написана четким, торжественным ямбом. Эти строки утверждают одно: Русь жива. Советская- это лишь одна из форм существования великой, духовно неиссякаемой страны, которую Есенин всегда воспевал в своем творчестве.

4. Как завершается работа? Если заключительная часть сочинения кажется вам недостаточно полной, расширьте ее.

Анализ стихотворения «Русь советская»

Тебе одной плету венок,
Цветами сыплю стежку серую.
О Русь, покойный уголок,

Гляжу в простор твоих полей,
Ты вся - далекая и близкая.
Сродни мне посвист журавлей
И не чужда тропинка склизкая.
Цветет болотная купель,
Куга зовет к вечерне длительной,
И по кустам звенит капель
Росы холодной и целительной.
И хоть сгоняет твой туман
Поток ветров, крылато дующих,
Но вся ты - смирна и ливан
Волхвов, потайственно волхвующих.

О Русь, взмахни крылами,
Поставь иную крепь!
С иными именами
Встает иная степь.

По голубой долине,
Меж телок и коров,
Идет в златой ряднине
Твой Алексей Кольцов.

В руках - краюха хлеба,
Уста - вишневый сок.
И вызвездило небо
Пастушеский рожок.

За ним, с снегов и ветра,
Из монастырских врат,
Идет, одетый светом,
Его середний брат.

От Вытегры до Шуи
Он избраздил весь край
И выбрал кличку - Клюев,
Смиренный Миколай.

Монашьи мудр и ласков,
Он весь в резьбе молвы,
И тихо сходит пасха
С бескудрой головы.

А там, за взгорьем смолым,
Иду, тропу тая,
Кудрявый и веселый,
Такой разбойный я.

Долга, крута дорога,
Несчетны склоны гор;
Но даже с тайной бога
Веду я тайно спор.

Сшибаю камнем месяц
И на немую дрожь
Бросаю, в небо свесясь,
Из голенища нож.

За мной незримым роем
Идет кольцо других,
И далеко по селам
Звенит их бойкий стих.

Из трав мы вяжем книги,
Слова трясем с двух пол.
И сродник наш, Чапыгин,
Певуч, как снег и дол.

Сокройся, сгинь ты, племя
Смердящих снов и дум!
На каменное темя
Несем мы звездный шум.

Довольно гнить и ноять,
И славить взлетом гнусь -
Уж смыла, стерла деготь
Воспрянувшая Русь.

Уж повела крылами
Ее немая крепь!
С иными именами
Встает иная степь.

***
Русь советская

Тот ураган прошёл. Нас мало уцелело.
На перекличке дружбы многих нет.
Я вновь вернулся в край осиротелый,
В котором не был восемь лет.

Я никому здесь не знаком,
А те, что помнили, давно забыли.
И там, где был когда-то отчий дом,
Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.

А жизнь кипит.
Вокруг меня снуют
И старые и молодые лица.
Но некому мне шляпой поклониться,
Ни в чьих глазах не нахожу приют.

И в голове моей проходят роем думы:
Что родина?
Ужели это сны?
Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый
Бог весть с какой далёкой стороны.

И это я!
Я, гражданин села,
Которое лишь тем и будет знаменито,
Что здесь когда-то баба родила
Российского скандального пиита.

Уже ты стал немного отцветать,
Другие юноши поют другие песни.
Они, пожалуй, будут интересней -
Уж не село, а вся земля им мать».

Ах, родина! Какой я стал смешной.
На щёки впалые летит сухой румянец.
Язык сограждан стал мне как чужой,
В своей стране я словно иностранец.

Вот вижу я:
Воскресные сельчане
У волости, как в церковь, собрались.
Корявыми, немытыми речами
Они свою обсуживают «жись».

Уж вечер. Жидкой позолотой
Закат обрызгал серые поля.
И ноги босые, как тёлки под ворота,
Уткнули по канавам тополя.

Хромой красноармеец с ликом сонным,
В воспоминаниях морщиня лоб,
Рассказывает важно о Будённом,
О том, как красные отбили Перекоп.

«Уж мы его - и этак и раз-этак, -
Буржуя энтого... которого... в Крыму...»
И клёны морщатся ушами длинных веток,
И бабы охают в немую полутьму.

С горы идёт крестьянский комсомол,
И под гармонику, наяривая рьяно,
Поют агитки Бедного Демьяна,
Весёлым криком оглашая дол.

Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

Ну что ж!
Прости, родной приют.
Чем сослужил тебе, и тем уж я доволен.
Пускай меня сегодня не поют -
Я пел тогда, когда был край мой болен.

Приемлю всё.
Как есть всё принимаю.
Готов идти по выбитым следам.
Отдам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры милой не отдам.

Я не отдам её в чужие руки,
Ни матери, ни другу, ни жене.
Лишь только мне она свои вверяла звуки
И песни нежные лишь только пела мне.

Цветите, юные! И здоровейте телом!
У вас иная жизнь, у вас другой напев.
А я пойду один к неведомым пределам,
Душой бунтующей навеки присмирев.

Но и тогда,
Когда во всей планете
Пройдёт вражда племён,
Исчезнет ложь и грусть, -
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким «Русь».

Русь уходящая

Мы многое ещё не сознаём,
Питомцы ленинской победы,
И песни новые по-старому поём,
Как нас учили бабушки и деды.

Друзья! Друзья! Какой раскол в стране,
Какая грусть в кипении весёлом!

Я уходящих в грусти не виню,
Ну где же старикам за юношами гнаться?
Они несжатой рожью на корню
Остались догнивать и осыпаться.

И я, я сам, не молодой, не старый,
Для времени навозом обречён.
Не потому ль кабацкий звон гитары
Мне навевает сладкий сон?

Гитара милая, звени, звени!

Советскую я власть виню,
И потому я на неё в обиде,
Что юность светлую мою
В борьбе других я не увидел.

Что видел я? Я видел только бой
Да вместо песен слышал канонаду.
Не потому ли с жёлтой головой
Я по планете бегал до упаду?

Но всё ж я счастлив. В сонме бурь
Неповторимые я вынес впечатленья.
Вихрь нарядил мою судьбу
В золототканое цветенье.

Я человек не новый! Что скрывать?
Остался в прошлом я одной ногою,
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.

Но есть иные люди. Те
Ещё несчастней и забытей.
Они, как отрубь в решете,
Средь непонятных им событий.

Я знаю их и подсмотрел:
Глаза печальнее коровьих.
Средь человечьих мирных дел,
Как пруд, заплесневела кровь их.

Кто бросит камень в этот пруд?
Не троньте! Будет запах смрада.
Они в самих себе умрут,
Истлеют падью листопада.

А есть другие люди, те, что верят,
Что тянут в будущее робкий взгляд.
Почёсывая зад и перед,
Они о новой жизни говорят.

Я слушаю. Я в памяти смотрю,
О чём крестьянская судачит оголь.
«С Советской властью жить нам по нутрю...
Теперь бы ситцу... Да гвоздей немного...»

Как мало надо этим брадачам,
Чья жизнь в сплошном картофеле и хлебе.
Чего же я ругаюсь по ночам
На неудачный, горький жребий?

Я тем завидую, кто жизнь провёл в бою,
Кто защищал великую идею.
А я, сгубивший молодость свою,
Воспоминаний даже не имею.

Какой скандал! Какой большой скандал!
Я очутился в узком промежутке.
Ведь я мог дать не то, что дал,
Что мне давалось ради шутки.

Гитара милая, звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.

Я знаю, грусть не утопить в вине,
Не вылечить души пустыней и отколом.
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны, бежать за комсомолом.

Русь бесприютная

Товарищи, сегодня в горе я,
Проснулась боль в угасшем скандалисте!
История об Оливере Твисте.

Мы все по-разному судьбой своей оплаканы.
Кто крепость знал, кому Сибирь знакома.
Знать, потому теперь попы и дьяконы
О здравье молятся всех членов Совнаркома.

И потому крестьянин с водки штофа,
Рассказывая сродникам своим,
Глядит на Маркса, как на Саваофа,
Пуская Ленину в глаза табачный дым.

Ирония судьбы! Мы все острощены.
Над старым твёрдо вставлен крепкий кол.
Но всё ж у нас монашеские общины
С «аминем» ставят каждый протокол.

И говорят, забыв о днях опасных:
«Уж как мы их... Не в пух, а прямо в прах...
Пятнадцать штук я сам зарезал красных,
Да столько ж каждый, всякий наш монах».

Россия-мать! Прости меня, прости!
Но эту дикость, подлую и злую,
Я на своём недлительном пути
Не приголублю и не поцелую.

У них жилища есть, у них есть хлеб,
Они с молитвами и благостны и сыты.
Но есть на этой горестной земле,
Что всеми добрыми и злыми позабыты.

Мальчишки лет семи-восьми
Снуют средь штатов без призора.
Бестелыми корявыми костьми
Они нам знак тяжёлого укора.

Товарищи, сегодня в горе я,
Проснулась боль в угасшем скандалисте.
Мне вспомнилась печальная история -
История об Оливере Твисте.

Я тоже рос, несчастный и худой,
Средь жидких, тягостных рассветов.
Но если б встали все мальчишки чередой,
То были б тысячи прекраснейших поэтов.

В них Пушкин, Лермонтов, Кольцов, и наш Некрасов в них,
В них я, в них даже Троцкий, Ленин и Бухарин.
Не потому ль мой грустью веет стих,
Глядя на их невымытые хари.

Я знаю будущее... Это их... Их календарь...
И вся земная слава.
Не потому ль мой горький, буйный стих
Для всех других - как смертная отрава.

Я только им пою, ночующим в котлах,
Пою для них, кто спит порой в сортире.
О, пусть они хотя б прочтут в стихах,
Что есть за них обиженные в мире.

Сергей Есенин

Русь советская

А. Сахарову

Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.
На перекличке дружбы многих нет.
Я вновь вернулся в край осиротелый,
В котором не был восемь лет.

И в голове моей проходят роем думы:
Что родина?
Ужели это сны?
Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый
Бог весть с какой далекой стороны.

Уже ты стал немного отцветать,
Другие юноши поют другие песни.
Они, пожалуй, будут интересней -
Уж не село, а вся земля им мать".

Ах, родина! Какой я стал смешной.
На щеки впалые летит сухой румянец.
Язык сограждан стал мне как чужой,
В своей стране я словно иностранец.

Вот вижу я:
Воскресные сельчане
У волости, как в церковь, собрались.
Корявыми, немытыми речами
Они свою обсуживают "жись".

Уж вечер. Жидкой позолотой
Закат обрызгал серые поля.
И ноги босые, как телки под ворота,
Уткнули по канавам тополя.

Хромой красноармеец с ликом сонным,
В воспоминаниях морщиня лоб,
Рассказывает важно о Буденном,
О том, как красные отбили Перекоп.

"Уж мы его - и этак и раз-этак, -
Буржуя энтого... которого... в Крыму..."
И клены морщатся ушами длинных веток,
И бабы охают в немую полутьму.

С горы идет крестьянский комсомол,
И под гармонику, наяривая рьяно,
Поют агитки Бедного Демьяна,
Веселым криком оглашая дол.

Ну что ж!
Прости, родной приют.
Чем сослужил тебе - и тем уж я доволен.
Пускай меня сегодня не поют -
Я пел тогда, когда был край мой болен.

Приемлю все.
Как есть все принимаю.
Готов идти по выбитым следам.
Отдам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры милой не отдам.

Я не отдам ее в чужие руки,
Ни матери, ни другу, ни жене.
Лишь только мне она свои вверяла звуки
И песни нежные лишь только пела мне.

Но и тогда,
Когда во всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть, -
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким "Русь".

Читает Р.Клейнер

Есенин Сергей Александрович (1895-1925)
Родился Есенин в крестьянской семье. С 1904 по 1912 год учился в Константиновском земском училище и в Спас - Клепиковской школе. За это время им было написано более 30 стихотворений, составлен рукописный сборник “Больные думы” (1912), который он пытался опубликовать в Рязани. Русская деревня, природа средней полосы России, устное народное творчество, а главное - русская классическая литература оказали сильное влияние на формирование юного поэта, направляли его природный талант. Сам Есенин в разное время называл разные источники, питавшие его творчество: песни, частушки, сказки, духовные стихи, “Слово о полку Игореве”, поэзию Лермонтова, Кольцова, Никитина и Надсона. Позднее на него оказывали влияние Блок, Клюев, Белый, Гоголь, Пушкин.
Из писем Есенина 1911 - 1913 годов вырисовывается сложная жизнь поэта. Все это нашло отражение в поэтическом мире его лирики 1910 - 1913 годов, когда им было написано более 60 стихотворений и поэм. Наиболее значительные произведения Есенина, принесшие ему славу одного из лучших поэтов, созданы в 1920 - е годы.
Как всякий великий поэт, Есенин не бездумный певец своих чувств и переживаний, а поэт - философ. Как всякая поэзия, его лирика философична. Философская лирика - это стихи, в которых поэт говорит о вечных проблемах человеческого бытия, ведет поэтический диалог с человеком, природой, землей, Вселенной. Примером полного взаимопроникновения природы и человека может служить стихотворение “Зеленая прическа” (1918). Одно развивается в двух планах: березка - девушка. Читатель так и не узнает, о ком это стихотворение - о березке или о девушке. Потому что человек здесь уподоблен дереву - красавице русского леса, а она - человеку. Березка в русской поэзии - символ красоты, стройности, юности; она светла и целомудренна.
Поэзией природы, мифологией древних славян проникнуты такие стихотворения 1918 года, как “Серебристая дорога...”, “Песни, песни о чем вы кричите?”, “Я покинул родимый дом...”, “Закружилась листва золотая...” и т.д.
Поэзия Есенина последних, самых трагичных лет (1922 - 1925) отмечена стремлением к гармоническому мироощущению. Чаще всего в лирике ощущается глубокое осмысление себя и Вселенной (“Не жалею, не зову, не плачу...”, “Отговорила роща золотая...”, “Мы теперь уходим понемного...” и др.)
Поэма ценностей в поэзии Есенина едина и неделима; в ней все взаимосвязано, все образует единую картину “родины любимой” во всем многообразии ее оттенков. Это и является высшим идеалом поэта.
Уйдя из жизни в 30 лет, Есенин оставил нам чудесное поэтическое наследство, и пока живет земля, Есенину - поэту суждено жить с нами и “воспевать всем существом в поэте шестую часть земли с названьем кратким “Русь”.

Мучительный и пронзительный крик души поэта – это текст стихотворения Есенина «Русь Советская». Изучаемое на уроках литературы в 11 классе, когда исторический материал школьникам уже знаком, это произведение все же часто остается недопонятым, ведь лирический герой и сам колеблется в своих суждениях. Стихотворение навеяно приездом Есенина в деревню в 1924 году. Поездка произвела на поэта противоречивое впечатление. Он и рад снова видеть родную сторонку, окунуться в гущу народной жизни и крестьянского труда. Но жители села вызывают у него недоумение и горечь. Они не узнают поэта и не интересуются им (а ведь он уверен, что его село «лишь тем и будет знаменито, что здесь когда-то баба родила российского скандального пиита»). Они не интересуются поэзией, предпочитая невнятные повествования сонного солдата, агитки Демьяна Бедного и свои неграмотные беседы: «Корявыми, немытыми речами они свою обсуживают «жись». Слово «немытые» в отношении речей Есенин употребляет неслучайно: он потрясен тем, что исчезла куда-то за столь краткий срок и многовековая культура, и певучая, меткая народная речь.

Только начиная читать стих «Русь Советская» Есенина Сергея Александровича, мы сразу видим, что настроение произведения очень грустное, даже трагическое. Но поэт не готов сдаться. Он не согласен отдать свою лиру тому, что сделало людей такими чужими ему. Он не согласен отказаться от того, что считает своим предназначением – «воспевать всем существом в поэте шестую часть земли с названьем кратким «Русь».

«Уж мы его - и этак и раз-этак, -
Буржуя энтого… которого… в Крыму…»
И клены морщатся ушами длинных веток,
И бабы охают в немую полутьму.

Но и тогда,
Когда во всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть, -
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким «Русь».