Гоголь - самый церковный писатель в русской литературе. Православный романтизм гоголя

Николай Васильевич Гоголь был глубоко верующий человек, одно из его практически неизвестных произведений причем далеко не художественное имеет прямое отношение к православию и церкви (Размышление о божественной литургии), не редко и в переписки с друзьями он уделял внимание вере и отношению к богу. А вот приведенное ниже письмо это его ответ Белинскому.

Из школьного курса литературы все знают, какой уничижительной критике подверг В. Г. Белинский Гоголя за книгу «Выбранные места из переписки с друзьями». Но неотправленный ответ Гоголя почти не известен современному читателю. И не удивительно: это письмо впервые было опубликовано почти шестьдесят лет назад в полном собрании сочинений Гоголя и почти никогда не упоминалось ни в научной, ни в научно-популярной литературе. Мы решили восполнить этот пробел, опубликовав наиболее значимые выдержки из этого письма.

С чего начать мой ответ на ваше письмо? Начну его с ваших же слов: «Опомнитесь, вы стоите на краю бездны!». Как далеко вы сбились с прямого пути, в каком вывороченном виде стали перед вами вещи! В каком грубом, невежественном смысле приняли вы мою книгу! Как вы ее истолковали! О, да внесут святые силы мир в вашу страждущую, измученную душу! Зачем вам было переменять раз выбранную, мирную дорогу? Что могло быть прекраснее, как показывать читателям красоты в твореньях наших писателей, возвышать их душу и силы до пониманья всего прекрасного, наслаждаться трепетом пробужденного в них сочувствия и таким образом прекрасно действовать на их души? Дорога эта привела бы вас к примирению с жизнью, дорога эта заставила бы вас благословлять всё в природе. Что до политических событий, само собою умирилось бы общество, если бы примиренье было в духе тех, которые имеют влияние на общество. А теперь уста ваши дышат желчью и ненавистью. Зачем вам с вашей пылкою душою вдаваться в этот омут политический, в эти мутные события современности, среди которой и твердая осмотрительная многосторонность теряется? Как же с вашим односторонним, пылким, как порох, умом, уже вспыхивающим прежде, чем еще успели узнать, что истина, как вам не потеряться? Вы сгорите, как свечка, и других сожжете.

Своекорыстных же целей я и прежде не имел, когда меня еще несколько занимали соблазны мира, а тем более теперь, когда пора подумать о смерти. Никакого не было у меня своекорыстного умысла. Ничего не хотел я ею выпрашивать. Это и не в моей натуре. Есть прелесть в бедности. Вспомнили б вы по крайней мере, что у меня нет даже угла, и я стараюсь только о том, как бы еще облегчить мой небольшой походный чемодан, чтоб легче было расставаться с миром. Вам следовало поудержаться клеймить меня теми обидными подозрениями, какими я бы не имел духа запятнать последнего мерзавца. Это вам нужно бы вспомнить. Вы извиняете себя гневным расположением духа. Но как же в гневном расположении духа вы решаетесь говорить о таких важных предметах и не видите, что вас ослепляет гневный ум и отнимает спокойствие?

Вы говорите, кстати, будто я спел похвальную песнь нашему правительству. Я нигде не пел. Я сказал только, что правительство состоит из нас же. Мы выслуживаемся и составляем правительство. Если же правительство огромная шайка воров, или, вы думаете, этого не знает никто из русских? Рассмотрим пристально, отчего это? Не оттого ли эта сложность и чудовищное накопление прав, не оттого ли, что мы все кто в лес, кто по дрова? Один смотрит в Англию, другой в Пруссию, третий во Францию…

Вы говорите, что спасенье России в европейской цивилизации. Но какое это беспредельное и безграничное слово. Хоть бы вы определили, что такое нужно разуметь под именем европейской цивилизации, которое бессмысленно повторяют все. Тут и фаланстерьен, и красный, и всякий, и все друг друга готовы съесть, и все носят такие разрушающие, такие уничтожающие начала, что уже даже трепещет в Европе всякая мыслящая голова и спрашивает невольно, где наша цивилизация? И стала европейская цивилизация призрак, который точно никто покуда не видел, и ежели пытались ее хватать руками, она рассыпается. И прогресс, он тоже был, пока о нем не думали, когда же стали ловить его, он и рассыпался.

Отчего вам показалось, что я спел тоже песнь нашему гнусному, как вы выражаетесь, духовенству? Неужели слово мое, что проповедник восточной Церкви должен жизнью и делами проповедать? И отчего у вас такой дух ненависти? Я очень много знал дурных попов и могу вам рассказать множество смешных про них анекдотов, может быть больше, нежели вы. Но встречал зато и таких, которых святости жизни и подвигам я дивился, и видел, что они — созданье нашей восточной Церкви, а не западной. Итак, я вовсе не думал воздавать песнь духовенству, опозорившему нашу Церковь, но духовенству, возвысившему нашу Церковь.

Вы отделяете Церковь от Христа и христианства, ту самую Церковь, тех самых пастырей, которые мученической своей смертью запечатлели истину всякого слова Христова, которые тысячами гибли под ножами и мечами убийц, молясь о них, и наконец утомили самих палачей, так что победители упали к ногам побежденных, и весь мир исповедал это слово. И этих самых пастырей, этих мучеников-епископов, вынесших на плечах святыню Церкви, вы хотите отделить от Христа, называя их несправедливыми истолкователями Христа. Кто же, по-вашему, ближе и лучше может истолковать теперь Христа? Неужели нынешние коммунисты и социалисты, объясняющие, что Христос повелел отнимать имущества и грабить тех, которые нажили себе состояние?

Христос нигде никому не говорит, что нужно приобретать, а еще напротив и настоятельно нам велит уступать: снимающему с тебя одежду отдай последнюю рубашку, с просящим тебя пройти с тобой одно поприще, пройди два.

Нельзя, получа легкое журнальное образование, судить о таких предметах. Нужно для этого изучить историю Церкви. Нужно сызнова прочитать с размышленьем всю историю человечества в источниках, а не в нынешних легких брошюрках, написанных бог весть кем. Эти поверхностные энциклопедические сведения разбрасывают ум, а не сосредоточивают его.

Что мне сказать вам на резкое замечание, будто русский мужик не склонен к религии и что, говоря о Боге, он чешет у себя другой рукой пониже спины, замечание, которое вы с такою самоуверенностью произносите, как будто век обращались с русским мужиком? Что тут говорить, когда так красноречиво говорят тысячи церквей и монастырей, покрывающих русскую землю. Они строятся не дарами богатых, но бедными лептами неимущих, тем самым народом, о котором вы говорите, что он с неуваженьем отзывается о Боге, и который делится последней копейкой с бедным и Богом, терпит горькую нужду, о которой знает каждый из нас, чтобы иметь возможность принести усердное подаяние Богу. Нет, Виссарион Григорьевич, нельзя судить о русском народе тому, кто прожил век в Петербурге, в занятьях легкими журнальными статейками и романами тех французских романистов, которые так пристрастны, что не хотят видеть, как из Евангелия исходит истина, и не замечают того, как уродливо и пошло изображена у них жизнь.

Что для крестьян выгоднее: правление одного помещика, уже довольно образованного, который воспитался и в университете и который всё же, стало быть, уже многое должен чувствовать, или быть под управлением многих чиновников, менее образованных, корыстолюбивых и заботящихся о том только, чтобы нажиться? Да и много есть таких предметов, о которых следует каждому из нас подумать заблаговременно, прежде нежели с пылкостью невоздержного рыцаря и юноши толковать об освобождении, чтобы это освобожденье не было хуже рабства.

Еще меня изумила эта отважная самонадеянность, с которою вы говорите: «Я знаю общество наше и дух его», — и ручаетесь в этом. Как можно ручаться за этот ежеминутно меняющийся хамелеон? Какими данными вы можете удостоверить, что знаете общество? Где ваши средства к тому? Показали ли вы где-нибудь в сочиненьях своих, что вы глубокий ведатель души человека? Прошли ли вы опыт жизни? Живя почти без прикосновенья с людьми и светом, ведя мирную жизнь журнального сотрудника, во всегдашних занятиях фельетонными статьями, как вам иметь понятие об этом громадном страшилище, которое неожиданными явленьями ловит нас в ту ловушку, в которую попадают все молодые писатели, рассуждающие обо всем мире и человечестве, тогда как довольно забот нам и вокруг себя. Нужно прежде всего их исполнить, тогда общество само собою пойдет хорошо. А если пренебрежем обязанности относительно лиц близких и погонимся за обществом, то упустим и те и другие так же точно. Я встречал в последнее время много прекрасных людей, которые совершенно сбились. Одни думают, что преобразованьями и реформами, обращеньем на такой и на другой лад можно поправить мир; другие думают, что посредством какой-то особенной, довольно посредственной литературы, которую вы называете беллетристикой, можно подействовать на воспитание общества. Но благосостояние общества не приведут в лучшее состояние ни беспорядки, ни пылкие головы. Брожение внутри не исправить никаким конституциям. Общество образуется само собою, общество слагается из единиц. Надобно, чтобы каждая единица исполнила должность свою. Нужно вспомнить человеку, что он вовсе не материальная скотина, но высокий гражданин высокого небесного гражданства. Покуда он хоть сколько-нибудь не будет жить жизнью небесного гражданина, до тех пор не придет в порядок и земное гражданство.

Вы говорите, что Россия долго и напрасно молилась. Нет, Россия молилась не напрасно. Когда она молилась, то она спасалась. Она помолилась в 1612, и спаслась от поляков; она помолилась в 1812, и спаслась от французов. Или это вы называете молитвою, что одна из сотни молится, а все прочие кутят, сломя голову, с утра до вечера на всяких зрелищах, закладывая последнее свое имущество, чтобы насладиться всеми комфортами, которыми наделила нас эта бестолковая европейская цивилизация?

Литератор существует для другого. Он должен служить искусству, которое вносит в души мира высшую примиряющую истину, а не вражду, любовь к человеку, а не ожесточение и ненависть. Возьмитесь снова за свое поприще, с которого вы удалились с легкомыслием юноши. Начните сызнова ученье. Примитесь за тех поэтов и мудрецов, которые воспитывают душу. Вы сами сознали, что журнальные занятия выветривают душу и что вы замечаете наконец пустоту в себе. Это и не может быть иначе. Вспомните, что вы учились кое-как, не кончили даже университетского курса. Вознаградите это чтеньем больших сочинений, а не современных брошюр, писанных разгоряченным умом, совращающим с прямого взгляда.

Печатается по изданию: Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений в 14 томах. Л.: Изд-во академии наук СССР, 1952. Том 13, «К № 200», с. 435–446.

В петербургской студии нашего телеканала на вопросы отвечает настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы г. Светогорска священник Михаил Котов.

(Расшифровка выполнена с минимальным редактированием устной речи)

Дорогие друзья, сегодня мы с отцом Михаилом продолжим беседовать о русской литературе, и нынешняя наша тема: «Николай Васильевич Гоголь и православие». Давайте объясним нашим телезрителям, почему мы решили поговорить сегодня именно о Гоголе.

Поскольку наша передача выходит на церковном канале, хотелось бы в первую очередь сказать, что Николай Васильевич, наверное, единственный из всех наших классиков (а в рамках нашей передачи мы рассматриваем именно их) поставил себе такую высокую цель - литературное служение как сознательное служение именно православию. И этот тезис мы постараемся доказать в течение передачи.

Один из исследователей творчества Николая Васильевича писал о нем («Духовный путь Гоголя»): «В нравственной области Гоголь был гениально одарен; ему было суждено круто повернуть всю русскую литературу от эстетики к религии, сдвинуть ее на путь Достоевского. Все черты, характеризующие “великую русскую литературу”, ставшую мировой, были намечены Гоголем: ее религиозно-нравственный строй, ее гражданственность и общественность, ее боевой и практический характер, пророческий пафос и мессианство. С Гоголя начинается широкая дорога, мировые просторы».

В 2009 году вся полнота литературного сознания праздновала великий юбилей - 200 лет со дня рождения нашего незабываемого классика. Впервые в истории было издано полное собрание всех сочинений и, что самое главное, писем Гоголя. Это 17 огромных томов. И надо отметить, что это издание стало возможно благодаря Церкви. Ни одно светское издательство не взяло на себя этот труд. Издательство Московской Патриархии по благословению нашего Святейшего Патриарха Кирилла и уже приснопоминаемого блаженнейшего митрополита Владимира издает этот труд.

А что такое издать 17 томов Гоголя? Это остановить все текущие проекты, обязательно выделить время на этот удивительный труд. Два человека: Владимир Алексеевич Воропаев - профессор МГУ, доктор филологических наук, возглавляющий Гоголевскую комиссию при Российской академии наук, и Игорь Алексеевич Виноградов, который тоже занимается творчеством Гоголя, подарили нам настоящий праздник. Почему?

Дело в том, что мы с вами знаем Гоголя по школьной программе, может быть, даже по программе института как яркого сатирика. Он удивительно смешной писатель, причем смех у него интеллектуальный, достаточно тонкий и даже, как правило, это смех сквозь слезы. И никому и в голову не приходило, что набрались целые тома, где Гоголь делает выписки из святых отцов. Такие имена, как Афанасий Великий, Кирилл Александрийский, Иоанн Златоуст, Василий Великий, Иоанн Дамаскин и так далее, и так далее, были близки Николаю Васильевичу, и он всем советовал: «Читайте святых отцов; и читайте с пометками». Известна Библия Николая Васильевича, тоже с пометками, особенно их много на посланиях апостола Павла, которые он очень любил. Кстати, послания апостола Павла очень любил Иоанн Златоуст и во множестве их толковал.

Также Николай Васильевич написал два удивительных произведения, которые даже не входили во множество собраний сочинений, изданных в советское время, - это «Выбранные места из переписки с друзьями», его авторская исповедь, и произведение «Размышления о Божественной литургии», которое хотя и является черновиками, но не утратило своей актуальности до сих пор.

Нам известно, и до сих пор повторяют порой это клише, что Николай Васильевич - очень загадочная фигура, вокруг которой много неразгаданных тайн: вроде бы сам себя голодом уморил и вроде бы сошел с ума; и чуть ли не живьем его похоронили и так далее. Но благодаря труду уважаемых профессоров сегодня мы с вами можем объективно посмотреть на эту удивительную личность.

Почему это издание вышло как в России, так и на Украине? Во-первых, сам Николай Васильевич Гоголь - живой пример единения двух славянских народов. Это издание призвано в первую очередь не разъединять два этих народа, а соединить их: это наше общее начало. Есть свидетельства, что сам Николай Васильевич говорил, что и малоросс, и великоросс… Два близнеца, то есть это один народ. Он никогда не делил их по национальному признаку. Мало того, мы разговариваем на одном языке - языке молитвы, церковнославянском. Кроме того, в середине XIX века было очень мало переводов святых отцов (которых я перечислил) на русский язык, и Гоголь читал их в церковнославянском переводе.

Конечно, когда начинаешь открывать для себя эти вещи, то и столь знакомые нам «Вечера на хуторе близ Диканьки» звучат совсем по-другому. И «Ревизора» мы можем прочитать уже метафизически, то есть посмотреть не только с комической стороны - как на смешное обличение порядков, но и со стороны духовной. Так же и на «Мертвые души». И, конечно, коснуться удивительной проблемы, над которой Гоголь как великий художник мучился в конце жизни: достойно ли то, что он пишет, того, чтобы выйти на свет? Он предъявлял к себе очень высокие требования.

Борис Зайцев в эмиграции высказал такую мысль: «Всем великим художникам, всем великим писателям присуще то, что они начинают с художественных произведений, а заканчивают духовными». Это есть в музыке: насколько мажорные произведения у Моцарта, и вдруг в конце жизни минор - «Реквием». Или, например, мы знаем Рахманинова, Чайковского, которые в конце своего творческого пути обращались к духовной теме, писали музыку для всенощного бдения, Божественной литургии.

То же самое случилось и с Николаем Васильевичем Гоголем. И недопонимание как раз от того и произошло, что просто не поняли. Кроме его самого, эти духовные искания были не нужны большей части того общества, к которому он обращался. Отсюда - сумасшествие. Мы знаем слова апостола Павла: «То, что от Духа Святого, душевный человек не принимает, потому что это кажется ему безумным». Конечно, если мы чего-то не понимаем, очень просто сказать: да это же сумасшествие. Хотя, конечно, Николай Васильевич был абсолютно здоров.

Вообще и в нашей жизни до сих пор не изжит такой шаблон: как только человек обращается лицом к религии, кругу его знакомых сразу же кажется, что что-то не в порядке с головой у этого человека. Хотя если вспомнить известного киевского психиатра Сикорского, написавшего до революции достаточно большое количество трудов, он впрямую говорит, что религиозное чувство - это признак нормальности человека. Верующий человек - это психически здоровый человек.

Николай Васильевич Гоголь всегда был на пути к религии. У него была очень набожная семья. Да, в конце жизни он испытал кризис, но это было не признаком его сумасшествия, а того, что Николай Васильевич становится на одну ступень выше. Может быть, в этом и кроется ключ к разгадке его тайны.

Если мы начнем с первого сборника Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки», то увидим, что здесь он очень мастерски, с присущим ему искрометным смехом показывает достаточно серьезные вещи. Во-первых, говорит о том, что для него реален не только этот мир, но и мир духовный. Ведь когда он вошел в литературу с этим сборником, ему было всего 22 года, это абсолютно юный возраст. Когда он пишет об этом, многие его ровесники как раз стали сомневаться в существовании духовного мира. Идея просвещения, рацио… Всё пытались объяснить логически, и какие там духовные миры - всё это пережитки прошлого. Нет. Николай Васильевич прямо говорит о том, что два этих мира существуют параллельно и даже взаимодействуют друг с другом. И начиная с «Вечеров на хуторе близ Диканьки» дальше наш великий классик сделает эту тему генеральной - прямой дорогой по всему его творчеству.

Обращает на себя внимание и обрядная, фольклорная сторона. Насколько удивительно Гоголь знает традиции народной культуры, чего, кстати, очень сильно недостает в нашей жизни. Мы знаем многие направления и течения и в культуре, и в искусстве, и в популярной музыке и, как правило, не знаем своих корневых, народных песен, сказок и поговорок, хотя это далеко не бесполезная вещь.

Еще один момент, который потом тоже будет присутствовать в творчестве Николая Васильевича, - это искрометный смех как принцип борьбы со злом. Мы с вами знаем, что смеха мы боимся. Как писал сам Гоголь, оказаться смешным боится даже тот, кто вообще ничего не боится. Видя зло этого мира и прекрасно его понимая - а у него был абсолютный слух на зло, это был его дар, его мучение и, можно даже сказать, его крест - через смех он побеждал это зло. Преображался сам изнутри и хотел преобразить соотечественников. Не всегда, конечно, соотечественники этот принцип понимали, иногда просто смеялись, не работая над собой.

И для второго сборника «Миргород» тема богоотступничества, апостасии, которая характерна и для нашего времени ничуть не меньше, чем для второй половины XIX века, тоже становится такой доминантой. Что здесь хочет сказать Николай Васильевич? Во-первых, он не просто хочет показать, что зло существует в этом мире, а впервые пытается показать пути выхода из этих тупиковых ситуаций. В прошлой передаче мы рассматривали его «Старосветских помещиков». Кто-нибудь может даже сказать, что это вроде бы примитив. Но при этой простоте удивительная глубина и удивительный талант.

А продолжает эту тему другой его шедевр мирового уровня - «Тарас Бульба». Многие христиане ставят перед собой такой же вопрос: имеет ли право христианин брать в руки оружие, имеет ли он право убивать. И у святых отцов есть разные мнения на этот счет. Кто-то говорит, что не имеет права. Например, у Кирилла Александрийского мы находим, что дело военное не просто дело достойное, а дело, достойное похвалы. Но в каком случае? Если христианин защищает свою родину, свою семью. Если защищает свою веру. Религиозная война, которую показывает Николай Васильевич, - это, конечно, война правая. И здесь мы можем сказать, что правда именно на стороне казаков, которые воюют с Речью Посполитой и за свою родину, и за свою веру: слишком на многие вещи больно наступили.

Например, мы знаем удивительно смешную повесть «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и знаем, как она заканчивается: «Как скучно жить на этом свете, господа!» Откуда же берется эта скука, если так смешно? Для Гоголя синонимом скуки является страх. И страх Божий как религиозная категория, и вообще страх перед злом. Он даже напишет в одном своем произведении: «Страшно! Соотечественники! Дьявол уже без маски ходит в этом мире!» Мы знаем, что дьявол принимает различного рода личины: это же льстец, очень хитрое существо, которое, если оно будет действовать прямо, достаточно легко распознать. Он под разными масками пытается войти в нашу жизнь. А Гоголь пишет о том, что в середине XIX века ему уже не надо никаких масок. Вот он уже прямиком действует в этом мире. Гоголь это видит, а окружающие его - нет. Гоголь это прекрасно слышит, а окружающие его - нет. Поэтому он бьет в набат - говорит об этих вещах, а его не понимают.

И здесь мы можем говорить о том, что когда появляются такие его шедевры, как «Ревизор» и «Мертвые души», они становятся тем переломным этапом, который потом и приведет его к духовному кризису. Если «Ревизор» в метафизическом, духовном плане - это как бы город души, то «Мертвые души» - это уже душевная страна.

Конечно, за 150 лет очень много написано о «Ревизоре», и это, наверное, одно из лучших произведений на театральной сцене. Гоголь дает очень много материала актерам, режиссерам. И даже если актер не совсем талантливо исполнит это произведение, уже будет замечательно. Если актер талантлив, как, например, Михаил Щепкин, то это будет и смешно, и интересно вдвойне. Но что удивительно - Гоголь недоволен. Тот смех, который он вызвал у публики, не является той реакцией, которую бы хотел пробудить Гоголь. Многие, конечно, и с подачи Белинского - известного законодателя моды в литературе, понимают это просто как пародию на современность, общественность. Кстати, сам Николай I смотрел эту пьесу и, когда выходил, говорил: «Ну и пьеска! Всем досталось, а мне более всех!» Конечно, Николай Васильевич все это делает специально. И для того, чтобы посмеяться, и для того, чтобы изобличить.

Но через десять лет появится произведение под названием «Развязка “Ревизора”», где Гоголь даст нам понять, как надо понимать «Ревизора». Там он напишет: «Посмотрите на тот город, который изображен в “Ревизоре”. Где вы такой город найдете? Его просто нет на карте. Это город нашей души. А те чиновники? Ведь это сплошные уроды. У нас нет таких чиновников. Один, два, но ведь найдутся хорошие, честные, справедливые, а здесь ни одного». То есть к жизни это на самом деле имеет мало отношения. Тогда к чему? Это имеет отношение к нашей душе. Чиновники, обкрадывающие казну, - это страсти, которые обкрадывают богатую казну нашей души. Гоголь говорит о том, что страшен тот «ревизор», который нас ожидает за гробовой доской.

Один интересный эпизод. В конце XIX века «Ревизора» давали где-то на юге, и был необычный зритель: сидела братия одного монастыря. Когда актеры вышли на сцену и стали блистательно играть эту комедию, в зале не было смеха. Сидели и отец игумен, и эконом, и келарь, братия монастыря. Потом актер вспоминает, что когда он пришел в монастырь, чтобы поклониться мощам, то монах, дежуривший у мощей, сказал ему на выходе: «Памятуй, сын мой, в сердце своем полунощного ревизора и благоустрояй град свой душевный, ибо никто не ведает ни дня, ни часа, егда он вогрядет взыскать содеянное. Не замедлит прийти в час, когда не ждем, и проверит все наши дела земные, все судить станет». Удивительно! Братия монастыря поняла пьесу, не читая даже наверняка «Развязки “Ревизора”», именно так, как ее задумал Николай Васильевич Гоголь. К сожалению, эта сторона была очень долго скрыта от наших соотечественников. И сегодня мы, конечно, имеем право взглянуть на это произведение именно с такой точки зрения.

То же самое с поэмой «Мертвые души»: ведь она задумывается не как однотомное произведение. Причем весь сыр-бор разгорелся вокруг второго тома с его сожжением, а, оказывается, по замыслу было три тома. В первом томе Гоголь действительно показывает и изобличает вещи, не совсем лицеприятные для каждого из нас, во втором ищет дорогу, а в третьем томе он эту дорогу находит. То есть автор не просто дает негатив, он дает позитив.

Вопрос телезрителя из Краснодарского края: «У меня вопрос по поводу размышлений Гоголя о литургии. Я сам не читал, читала моя жена, которой очень понравилось. Но я слышал мнение об этом произведении нашего любимого профессора, который оценил его как «сплошной католицизм». Как это, на Ваш взгляд?»

Вы нас немного опередили: мы хотели порассуждать об этом в конце. Но раз вопрос поступил, ответим.

Уважаемый профессор, конечно, имеет право на такую точку зрения. Но мы говорили, что «Размышления о Божественной литургии» - это черновики, еще не законченное произведение. У Гоголя с католицизмом были достаточно плотные взаимоотношения: достаточное время он жил за границей, а также посещал салон княгини Волконской, которая с большим пиететом относилась к католицизму и, будучи православной христианкой, в него перешла. Даже существует письмо Гоголя к матери, где он пишет: «Ну, православные, католики, в принципе, делить нам нечего: вера у нас одна, догматы одни» - достаточно сомнительные вещи для православного человека. Но впоследствии сам Гоголь от этого откажется.

Не знаю, на каких основаниях уважаемый профессор сделал вывод по поводу католицизма именно в «Размышлениях о Божественной литургии», потому что это произведение уже зрелого Гоголя. И он обращается даже не к воцерковленным людям, а к тем, которые только находят свою дорогу к храму, свой путь к Богу, и поясняет многие вещи. Кстати, похожее произведение есть у известного духовного писателя Муравьева, фактически современника Гоголя, который тоже пишет о православном богослужении.

Поэтому я бы, наверное, не согласился, но не претендую на абсолютную истину. «Размышления о Божественной литургии» достаточно хороши, чтобы посмотреть их новоначальным. Чтобы, может быть, с них начать свое понимание самого главного таинства и самой главной службы нашей Православной Церкви.

- Спасибо, отец Михаил, мы можем вернуться к «Мертвым душам».

Получается, что пафос «Мертвых душ» тоже не был понятен. За «Ревизора» Гоголю рукоплескали, а он был недоволен, потому что он как бы вызывал на духовную борьбу. Ведь взят удивительный эпиграф: «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива». Ведь «зеркало» - это то, как Гоголь отразил российскую действительность. Все видят, что эта действительность мрачна, она даже смешна, надо над ней посмеяться и исправить - и все будет нормально. Так понимал Белинский и многие… не скажу мыслители: мысль слишком слабая, - но больше деятели.

Мы с вами уже посмотрели, как это понимал сам Гоголь. Само зеркало имеет духовный смысл. Например, у Тихона Задонского мы находим: «Что для детей века сего зеркало, тем для христианина является Евангелие». Мы с вами смотримся в зеркало по нескольку раз в день: здесь поправим, тут поправим, только потом выйдем на люди. То же самое Евангелие для христианина: надо смотреть туда и соизмерять свои мысли, желания, поступки и действия с тем, что оставил нам Христос. И поэтому получается, что во многих моментах рожа действительно крива, зеркало ни при чем, Церковь ни при чем, духовенство ругать не надо. И Гоголь пытается об этом достучаться.

В «Мертвых душах», как мы уже говорили, показан не просто город душевный, а целая душевная страна. Сам Николай Васильевич признается в «Авторской исповеди», что когда он изображал этих Маниловых, Собакевичей, Коробочек и других помещиков, он брал какую-то определенную страсть. Конечно, прибегал к гиперболе, показывал все это гипертрофированно. И замечал это, что самое главное, в себе и своих знакомых, показывая в таком вот свете.

Безусловно, Гоголь обращает внимание на российскую действительность, но в первую очередь его генеральная линия - обрати, христианин, свой взор внутрь себя. Общество слагается из единиц, надо, чтобы единица была здоровая, чтобы ты был здоров. Поэтому его прием - смех над страстями, пороками - имеет и духовный смысл. Над пороками надо не только смеяться, их надо побеждать, и начинать надо с себя - мысль, достойная внимания.

Я сейчас вспомнил произведение Николая Васильевича Гоголя «Портрет», потому что это первое его произведение, которое я понял не просто как сатирическое. В нем были такие моменты, благодаря которым я, как школьник, впервые обратил на себя внимание: а что же я? Какие изменения происходят с художником, как его начинает поедать собственное тщеславие - можно проследить такую параллель.

Ведь потом герой становится монахом и дает наставление своему сыну о том, что художественная область достаточно тонкая и дьявол достаточно тонок: он пытается влезть в нее подспудно, а иногда и прямо. Вообще дар слова для Гоголя - это высочайший дар, он чувствует свою ответственность в связи со словами Самого Спасителя: «От слов своих осудишься, от слов своих оправдаешься». За каждое праздное слово человек даст ответ на суде.

Поэтому Гоголь понимал: «Ревизор» имеет высочайший успех. Как, например, есть такие чудаки олимпийские чемпионы: он медаль золотую завоевал, а приезжает недовольным. Почему? Потому что хотел прыгнуть не на метр семьдесят пять, а на метр восемьдесят. Ему дали медаль, он олимпийский чемпион, но на метр восемьдесят он не прыгнул. Так и Гоголь: он взял эту высоту, но художественное творчество его уже мало волновало, а волновала духовная сторона, а ее не поняли и даже, можно сказать, от нее отошли.

Был даже такой эпизод. Николай Васильевич приходит в гости к своему знакомому, видит у него на полке свои произведения, в том числе «Ревизора» и «Мертвые души», и говорит: «Как? Вы их читаете?!» Он даже потом сожалел, что их написал.

И эта удивительная борьба внутри Гоголя, когда от художественного творчества он хочет встать на путь духовного писателя, и привела к тому, что он сжег второй том «Мертвых душ». Кстати, многие исследователи говорят о том, что полностью второй том не был написан, была написана лишь часть его. Видя, что первый том пошел уже не в ту сторону, не было смысла дописывать второй.

- Вопрос телезрителя: «Как с православной точки зрения оценить убийство сына Тарасом Бульбой?»

Однозначных вопросов и быть не может. Гоголь как настоящий литератор задает эти вопросы. Чем хороша настоящая литература? Многое заканчивается на таких полутонах. И мы как соавторы - а читая художественное произведение, мы являемся соавторами - должны оказаться как минимум на одной высоте с автором, чтобы его хотя бы понять.

Здесь Гоголь предлагает своего рода выбор того, что произошло с сыном Тараса Бульбы. К сожалению, он становится на прямой путь предательства. Существует экранизация «Тараса Бульбы», замечательная, но, к сожалению, тоже не совсем духовное прочтение. Там есть момент, что между Андрейкой и панночкой возникает любовь и даже рождается чадо, а чадо - это уже попущение Божие, ведь Бог дает детей. То есть там совсем другой смысл, который уводит немножко от сути. А по Гоголю, это страсть и прямое предательство. Это предательство отца, матери, родной семьи, предательство веры.

Мы не зря говорили о религиозной войне. Став сознательно на сторону врага, Андрей оказывается для Тараса тоже врагом. Причем Тарас Бульба прекрасно понимает, что это его сын. И эта трагедия убийства не просто так легла на совесть самого Тараса, но он как раз занимает твердую позицию - это война до конца.

- Давайте продолжим наш разговор о произведениях Николая Васильевича.

Это духовная мука Гоголя, когда он понимает, что, несмотря на всю художественную высоту, духовный смысл его произведений не совсем понятен… Он работает над произведением, которое называет «Выбранные места из переписки с друзьями».

Причем выход книги в свет в XIX веке был событием мирового масштаба, это все равно что сегодня построить атомную электростанцию на берегу океана. Это большой авторский творческий ресурс. Гоголь был живым классиком, начальник русской литературы в свое время. Тогда в литературу только-только начинали входить такие писатели, как Тургенев, Достоевский. Все они смотрели на Гоголя снизу вверх. И вдруг стало известно: автор популярных произведений пишет новую книгу. Конечно, интерес был колоссальный.

Эта книга выходит. Эту книгу читают. И эту книгу ругают. Причем ругают не только люди, которые являлись недругами Гоголя, а ругают даже его друзья, по сути его соратники. Это эпистолярный жанр - письма. Но в письмах он очень глубоко раскрывается. Адресаты этих писем конкретны. Например, адресат письма губернаторше реальное историческое лицо - Смирнова-Россет, жена калужского губернатора.

Или в главе «О нашем духовенстве» Гоголь говорит, что, конечно, и «чернухи» хватало, но он показывает положительный пример наших пастырей. И почему он должен об этом молчать?

Тогда уже раздавался призыв менять конституционный строй, саму монархию - эти идеи бродят уже начиная с декабристов. Для Гоголя все эти перемены, не благословленные Церковью, не освещенные Христовым светом, не имеют под собой никакой почвы.

В этой книге у него есть статья «Надо любить Россию». А как ты можешь любить Россию? Только зная ее культуру, историю, ее народ. А многие люди, которые звали тогда ввысь - но что-то многое вышло вкось, - не знали ни культуры, ни истории и не хотели знать.

Для Гоголя было мукой сознание того, что формально православная Россия, то есть читающая публика, российское общество не знает православия как такового. Это было для него мучительно, почему он и пишет «Размышления о Божественной литургии». Почему здесь, в «Выбранных местах», дает эти статьи. Кстати, заканчивается книга статьей «Светлое воскресенье».

Гоголь, при всем унынии, которое часто нападало на него, при всех страшных картинах, верит не в букву закона, а в благодать спасения. И это мы можем соотнести со «Словом о законе и благодати» митрополита Илариона - произведением, с которого начинается и русская литература, и русское богословие.

Само духовенство восприняло эту книгу тоже неоднозначно. Например, архимандрит Федор из Троице-Сергиевой лавры положительно отозвался об этой книге. Святитель Иннокентий (Борисов) тоже положительно. Но наиболее точно охарактеризовал эту книгу святитель Игнатий (Брянчанинов), который тогда был еще в сане архимандрита. Он пишет, что в этой книге свет смешан с тьмой. Сам Гоголь считал, что для святителя Игнатия как для монаха непонятны какие-то мирские вещи. Но здесь Николай Васильевич, пожалуй, действительно ошибался, потому что до монашества святитель Игнатий присутствовал в свете, прекрасно знал его, сам был одарен.

Здесь святитель имеет в виду дело проповеди Гоголя, который в этой книге не только исповедовался в каких-то вещах, но учил, наставлял. А проповедь все-таки не дело светского человека. И наставлял Гоголь с высоты. Это была, конечно, не его высота, а высота евангельская и святоотеческая. Но это было непонятно его современникам. Конечно, мы с вами понимаем, как мы воспринимаем, когда кто-то пытается нас учить: «Учить можете кого угодно, но не меня. Я все прекрасно знаю, я хороший» ,- и так далее. Сегодня эту книгу надо читать, она должна быть настольной книгой любого верующего человека и патриота России. То острое противостояние сегодня стало намного мягче, и даже тон Гоголя, который тогда казался надменным, как бы немного утерял ту остроту.

Что же есть светлого в этой книге? То, что Гоголь основывает свои суждения на святых отцах: это его любимое чтение. Народными писателями XIX века мы считаем Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Но историки литературы говорят об обратном. Народными писателями были святители Тихон Задонский и Димитрий Ростовский. Вся грамотная Россия читала их. И в количественном отношении духовной литературы было больше, чем светской. Поэтому Гоголь читает не только тех древних отцов, о которых мы сказали в самом начале передачи, но ему известны и произведения Филарета Московского, и Иннокентия Борисова, того же самого Тихона Задонского, которого он безмерно любил и очень часто читал. И духовная красота этой книги как раз в этом и состоит. Гоголь осмысляет и общественную, и бытовую жизнь России с высоты православной веры.

К сожалению, есть у него горькая фраза, которая не потеряла актуальности и в наши дни, - это фраза о Церкви. Гоголь говорит о том, что Церковь как источник жизни, как созданную для жизни мы так и не ввели в нашу сегодняшнюю жизнь. Насколько актуальны эти слова! Гоголь бьет в набат, по сути дела. Потом за ним это будет делать и Достоевский. Попытается сделать Толстой, но уйдет совсем в другую сторону. Такие же голоса раздавались и со стороны самой Церкви. Говорит и святитель Игнатий (Брянчанинов). Феофан (Говоров) прямо говорит, что еще одно-два поколения - и будет беда в России. И действительно, мы знаем: в 1917 году революция в России. Иоанн Кронштадтский говорил: «Россия, будь такой, какой ты нужна Христу». И это звучало накануне его смерти, то есть в начале XX века.

Поэтому это непонятое произведение, и, может быть, непонятное до сих пор. Оно издано, надо обязательно его посмотреть. Можно подискутировать, это не страшно, но знать необходимо.

Что касается духовных исканий Николая Васильевича, конечно, они приводили не только к муке, но и давали утешение. Это единственный из наших литераторов, кто жил, наверно, как монах, не давая монашеских обетов целомудрия, нестяжания и послушания. Первый обет - целомудрие. У нас нет никаких свидетельств о какой-то любовной связи Николая Васильевича. Нет, не найдем. Обет нестяжания виден из его жизни: по слову евангельскому, он не имел где главу приклонить. Он и умер на квартире у своего друга графа Толстого. Послушание мы видим, именно послушание Матери Церкви. И здесь пробы с католицизмом уходят далеко-далеко, это уже истинный христианин.

У Гоголя были духовные наставники. Кстати, их тоже оболгали. Например, отец Матфей Константиновский, ржевский протоиерей. Граф Толстой, в доме которого преставился ко Господу Николай Васильевич, был человеком достаточно набожным, религиозным. Когда-то он был даже губернатором Твери, где они и познакомились с Гоголем. Протоиерей Матфей много духовно окормлял Гоголя, особенно в конце жизни. Гоголь лично был знаком со старцем Макарием, который не взял его в скит, когда он хотел остаться в Оптиной пустыни. Тем не менее переписка со старцем известна. Поэтому здесь не самочиние и не какое-то вольное прочтение, а глубокие корни в христианстве самого Николая Васильевича.

Отсюда, конечно, и его призыв, который он повторяет вслед за Пушкиным. Чем должно быть искусство? Чем должна быть настоящая литература? Какое это служение? Это служение пророческое. Как пророки возвещали Божью истину, которых тоже не всегда слушали. Величайшего пророка Исаию, как мы говорим, ветхозаветного евангелиста (настолько чудесно он смог предобразить приход Мессии), не просто в чем-то укоряли, как Гоголя, а убили, перепилили деревянной пилой. Конечно, критика, даже конструктивная, иногда не принимается обществом. Поэтому досталось и Николаю Васильевичу.

Сегодня острота этой проблемы во многом сглажена, и мы просто обязаны перечитать классиков и, может быть, с этой точки зрения посмотреть: а насколько был не прав Николай Васильевич?

Кстати, «Выбранные места из переписки с друзьями» послужили для русской литературы и русской национальной мысли и камнем преткновения, и неким «камнем оттолкновения». Потому что на это произведение Белинский пишет свое известное «Письмо к Гоголю». Сначала пишет в России, но здесь цензура: много не напишешь. Потом уезжает в Германию, и в это время за границей находится и Гоголь. Представляете, два русских литератора о чем-то спорят за границей - кто это будет читать? Конечно, никто. И там Белинский, конечно, на Гоголя нападает. Там есть прямая брань: критик говорит, что и талант у Гоголя иссяк, что он вообще уже не тот писатель, не в ту сторону идет и вообще литература должна бороться с православием, а он тут призывает к нему. Литература должна бороться с самодержавием и народностью, то есть кодом русской цивилизации, а Гоголь, наоборот, это защищает.

И Николай Васильевич ответил на письмо Белинского достаточно жестко, но разорвал его. Почему оно известно? Сегодня его склеили, и есть возможность прочитать. В советской школе изучали письмо Белинского к Гоголю, но не читали ответ Гоголя. Обязательно надо знать этот ответ. Сегодня есть такая возможность. Николай Васильевич просто раскладывает все по полочкам. Но почему он не отсылает этот жесткий ответ? Белинский не просто так находится за границей, он лечится. Гоголь поступает как настоящий христианин. Для Белинского, больного чахоткой, любое моральное перевозбуждение чревато смертью. Конечно, такое письмо Гоголя «неистового Виссариона» возбудило бы. И Николай Васильевич не посылает это письмо, а отправляет мягкое, примирительное: «Ты прав, и я прав. И я где-то не прав, и у тебя есть какие-то стороны...» То есть мы видим, что даже в обыденной жизни та высокая планка была осуществлена Николаем Васильевичем.

Думаю, телезрители согласятся, что очень важно говорить об этом и рассматривать литературные произведения Гоголя именно под таким углом.

Можно сказать несколько слов о другом ключевом для школьной программы произведении. К сожалению, не все осиливают чтение «Тараса Бульбы», но «Шинель», по крайней мере, как помню я, могут осилить все. Наверное, стоит, хотя бы немного, обратить на это внимание.

- «Шинель» входит в цикл «Петербургские повести». Это название было дано не самим Гоголем (как «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород»), а используется для объединения произведений в цикл. Здесь очень важно то, о чем мы постоянно говорим в наших передачах: «Не ищите себе сокровищ на земле, где моль и ржа и воры подкапывают. Ищите себе сокровищ на небе, где ни вора, ни ржи. Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». Это лейтмотив данного произведения.

С легкой руки Белинского, потом Чернышевского, Добролюбова до сих пор в школе это произведение изучают как историю «маленького человека» Башмачкина, жертвы николаевского режима. Но Акакий Акакиевич в первую очередь жертва собственной никчемности. И он будет таким при любом режиме. Режим здесь ни при чем. Очень важно увидеть в этом произведении, что для самого Башмачкина не существует духовного неба, все его сокровища именно здесь, не зря он столько времени уделяет шинели. Есть замечательная фраза Гоголя: «Вечная идея будущей шинели». Не «вечная жизнь», не «будущая жизнь», а «вечная идея будущей шинели». Такая «вечная идея» есть у каждого из нас: у кого-то это машина, у кого-то дом, еще какая-то страсть.

Когда Акакий Акакиевич отошел ко Господу, по Петербургу пошел слух о призраке, похожем на Акакия Акакиевича, который срывает с прохожих шинели. Эта «вечная идея будущей шинели» не дает ему покоя и в будущей жизни. И где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. И даже там, на духовном небе, он устремляет свой взор сюда - это же ад.

Еще один важный постулат - Гоголь впервые обращает внимание на «маленького человека» и заставляет нас даже любить такую никчемность. Разве можно действительно любить такую никчемность? «Можно», - говорит Гоголь. Он прямо пишет о том, что любить Родину можно, только сострадая ей. А эта частная беда Акакия Акакиевича - одна из болевых точек нашей Родины. И сострадая ей, будешь любить ближнего своего, а любя брата своего, будешь любить Бога. Это прямая заповедь Самого Христа. Как пишет в своем послании апостол Иоанн Богослов: «Имеем от Него заповедь - любить Бога через своего ближнего».

Скорее всего, Достоевский сказал известную фразу: «Все мы вышли из гоголевской “Шинели”». И он точно вышел из «Шинели», потому что он сострадает своим героям, любит их. Даже наш первоиерарх владыка Антоний (Храповицкий) на уроках пастырского богословия советовал студентам духовных школ читать произведения Достоевского как произведения любви. Поэтому знать сегодня об этом мне кажется небесполезным.

- В оставшееся время есть возможность сказать пожелание нашим телезрителям в рамках сегодняшней темы.

Хотелось бы пожелать всем нам, дорогие телезрители, моральной стойкости, потому что без отличения добра от зла, без духовных основ нашей жизни не будет того преображения России, к которому мы так сегодня стремимся. Призыв Гоголя не услышали, как не послушали Ильина, Аксакова, Киреевского, а послушали призыв абсолютно других людей, который привел к смуте, крови, революции. И хочется, чтобы через 150 лет призыв Николая Васильевича, как и многих других классиков, был все-таки услышан.

Какой это призыв? Это призыв любить нашу Родину, беззаветно служить нашему Отечеству. Любить нашу веру, служить Матери Церкви и, конечно, благоустроять град своей собственной души, чтобы быть здоровой единицей этого общества.

Ведущий Михаил Проходцев
Записала Ксения Сосновская

Величайший писатель Николай Васильевич Гоголь, будучи мистиком и поэтом русской жизни, реалистом и сатириком, был наделён даром религиозного пророка.

«Гоголь, - по словам протоирея В. Зеньковского, - первый пророк возврата к целостной религиозной культуре, пророк православной культуры, ... он ощущает как основную неправду современности ее отход от Церкви, и основной путь он видит в возвращении к Церкви и перестройке всей жизни в ее духе».

Н.В. Гоголь любил свой народ и видел, что он «сильнее других слышит Божью руку». Неустройство современного Гоголю общества лично ему видится в том, что «Церковь, созданную для жизни, мы до сих пор не ввели в нашу жизнь». По воспоминаниям коллег, религиозность и склонность к монашеской жизни были заметны в Гоголе «ещё с детского возраста». Когда впоследствии писатель готов был «заменить свою светскую жизнь монастырём», он лишь вернулся к первоначальному своему настроению и состоянию.

Понятие о Боге запало в душу Гоголя уже с ранних лет. В письме к матери в 1833 году он вспоминал:

«Я просил Вас рассказать мне о Страшном Суде, и Вы мне, ребенку, так хорошо, так понятно, так трогательно рассказали о тех благах, которые ожидают людей за добродетельную жизнь, и так разительно, так страшно описали вечные муки грешных, что это потрясло и разбудило во мне чувствительность. Это заронило и произвело впоследствии во мне самые высокие мысли».

Первым сильным испытанием в жизни юного Николая была смерть отца. Он пишет матери письмо, в котором отчаяние смиряется глубокой покорностью воле Божией:

«Я сей удар перенес с твердостию истинного христианина... Благословляю тебя, священная вера! В тебе только я нахожу источник утешения и утоления своей горести!.. Прибегните так, как я прибегнул, к Всемогущему»

Очень показательны раздумья о посте в "Петербургских записках, 1836г.":

«Спокоен и грозен Великий Пост. Кажется, слышен голос: «Стой, христианин; оглянись на жизнь свою». На улицах пусто. Карет нет. В лице прохожего видно размышление. Я люблю тебя, время думы и молитвы. Свободнее, обдуманнее потекут мои мысли... - К чему так быстро летит ничем незаменимое наше время? Кто его кличет к себе? Великий Пост, какой спокойный, какой уединенный его отрывок!»

Раннее творчество Гоголя

Раннее творчество Гоголя, если взглянуть на него с духовной точки зрения, открывается с неожиданной для обыденного восприятия стороны. Оно не только собрание весёлых рассказов в народном духе, но и обширное религиозное поучение, в котором происходит борьба добра со злом, и добро неизменно побеждает, а грешники наказываются (повести «Ночь перед рождеством», «Вий», «Сорочинская ярмарка» и др). Эта же борьба, но уже в более утончённой форме, иногда со злом невидимым, представлена и в петербургских повестях; как прямая защита Православия предстаёт она в «Тарасе Бульбе».

По рассказам нежинских соучеников, Гоголь еще в школьные годы никогда не мог пройти мимо нищего, чтобы не подать ему, и если нечего было дать, то всегда говорил: «Извините». Однажды ему даже случилось остаться в долгу у одной нищенки. На ее слова: «Подайте Христа ради» он ответил: «Сочтите за мной». И в следующий раз, когда та обратилась к нему с той же просьбой, он подал ей вдвойне, добавив при этом: «Тут и долг мой».

В раннем творчестве Гоголя наблюдается характерная черта. Он хочет возвести людей к Богу путем исправления их недостатков и общественных пороков - то есть путем внешним.

Вторая половина жизни

Вторая половина жизни и творчества писателя характеризуется направленностью его к искоренению недостатков в себе самом.

«Говорить и писать о высших чувствах и движеньях человека нельзя по воображению, нужно заключить в себе самом хотя небольшую крупицу этого, - словом, нужно сделаться лучшим» (Н. В. Гоголь, «Авторская исповедь»)

Именно Евангелием проверял Гоголь все свои душевные движения. В бумагах его сохранилась запись на отдельном листе:

«Когда бы нас кто-нибудь назвал лицемером, мы глубоко оскорбились бы, потому что каждый гнушается этим низким пороком; однако читая в первых стихах 7-й главы Евангелия от Матфея, не укоряет ли совесть каждого из нас, что мы именно тот лицемер, к которому взывает Спаситель: Лицемере, изми первее бервно из очесе твоего. Какая стремительность к осуждению...»

У Гоголя постепенно вырабатываются аскетические устремления. В апреле 1840 г. он писал: «Я же теперь больше гожусь для монастыря, чем для жизни светской». Г. П. Галаган, живший с Николаем Васильевичем в Риме, вспоминал:

«Гоголь показался мне уже тогда очень набожным. Один раз собирались в русскую церковь все русские на всенощную. Я видел, что и Гоголь вошел, но потом потерял его из виду. Перед концом службы я вышел в притвор и там в полумраке заметил Гоголя, стоящего в углу... на коленях с поникнутой головой. При известных молитвах он бил поклоны».

Гоголь много читал книг духовного содержания, в основном, святоотеческую литературу: творения святых отцов, труды свт. Тихона Задонского, свт. Димитрия Ростовского, епископа Иннокентия (Борисова), «Добротолюбие». Он изучал чинопоследования Литургии св. Иоанна Златоуста и Литургии св. Василия Великого на греческом языке.

Результатом этой духовной работы явилась рукопись переписанных им из служебных Миней церковных песен и канонов. Эти выписки Гоголь делал не только для духовного самообразования, но и для предполагаемых писательских целей. Гоголь писал: «Жил внутренне, как в монастыре, и в прибавку к тому, не пропустил почти ни одной обедни в нашей церкви».

Творения

В «Авторской исповеди» Гоголь писал об этом периоде своей жизни следующее: «Я оставил на время всё современное, я обратил внимание на узнанье тех вечных законов, которыми движется человек и человечество вообще. Книги законодателей, душеведцев и наблюдателей за природой человека стали моим чтением. Всё, что только выражалось познанье людей и души человека, от исповеди светского человека до исповеди анохорета и пустынника, меня занимало, и на этой дороге, нечувствительно, почти сам не ведая как, я пришёл ко Христу, увидевши, что в Нём ключ к душе человека». «Церковь одна в силах разрешить все узлы, недоумения и вопросы наши; есть примиритель всего внутри самой земли, который покуда еще не всеми видим - наша Церковь».

Послания святого апостола Павла не только повлияли на христианское миросозерцание Гоголя, но и самым непосредственным образом отразились в его творчестве. В принадлежавшей Гоголю Библии самое большее число пометок и записей относится к апостольским посланиям Павла. Понятие «внутренний человек» становится центральным в творчестве Гоголя 1840-х годов. Это выражение восходит к словам святого апостола Павла: «...но аще и внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни» (2 Кор. 4, 16). В своей Библии Гоголь против этого стиха написал: «Наш внешний человек тлеет, но внутренний обновляется»

Обеспокоенность Гоголя о судьбе общества, удаленного от Церкви, подталкивает его к труду над книгой, раскрывающей внутренний, сокровенный смысл Божественной Литургии и имеющей своей целью приблизить светское общество к Церкви.

«Размышления о Божественной Литургии»

В начале 1845 года в Париже Гоголь начинает работать над книгой «Размышления о Божественной Литургии», оставшейся незавершённой и увидевшей свет после его смерти. Цель этого духовно-просветительского труда, как это определил сам Гоголь, «показать, в какой полноте и внутренней глубокой связи совершается наша Литургия, юношам и людям, ещё начинающим, ещё мало ознакомленным с её значением».

В работе над книгой Гоголь использовал труды по литургике древних и современных авторов, но все они служили ему лишь в качестве пособий. В книге воплощен и личный опыт Гоголя, его стремление к постижению литургического слова.

«Для всякого, кто только хочет идти вперед и становиться лучше, - писал он в „Заключении“, - необходимо частое, сколько можно, посещенье Божественной Литургии и внимательное слушанье: она нечувствительно строит и создает человека. И если общество еще не совершенно распалось, если люди не дышат полною, непримиримой ненавистью между собою, то сокровенная причина тому есть Божественная Литургия, напоминающая человеку о святой, небесной любви к брату».

Впервые «Размышления о Божественной Литургии» были изданы в Санкт-Петербурге в 1857 г. малым форматом, как того хотел Гоголь, но при этом не было выполнено его второе желание - о том, чтобы издать ее без имени автора.

Свои внутренние духовные ощущения Гоголь выразил в размышлениях: «Правило жития в мире», «Светлое воскресенье», «Христианин идет вперед», «Несколько слов о нашей Церкви и духовенстве» .

В последнее десятилетие своей жизни он мало ценил прежние свои сочинения, пересматривая их глазами христианина. В предисловии к «Выбранным местам из переписки с друзьями» Гоголь говорит, что своей новой книгой он хотел искупить бесполезность всего, доселе им написанного. Эти слова вызвали немало нареканий и побудили многих думать, что Гоголь отрекается от своих прежних произведений. Между тем совершенно очевидно, что о бесполезности своих сочинений он говорит в смысле религиозном, духовном, ибо, как пишет далее Гоголь, в письмах его, по признанию тех, к которым они были писаны, находится более нужного для человека, чем в его сочинениях.

Николай Васильевич был убеждён в особой миссии России, которая, по его словам, чувствует Божию руку на всём, что сбывается в ней, и чует приближения другого царства. Эта особая миссия России связывалась с православием как наиболее истинным, неискажённым христианством.

В своей предсмертной записи, буквально обращённой ко всем нам Николай Васильевич завещал:

«Будьте не мёртвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк, прелазай иначе, есть тать (вор, мошенник) и разбойник».

Александр А. Соколовский

«-Что вы можете рассказать о роковых заблуждениях Гоголя?…

Мистические настроения Гоголя, навеянные ему отцами церкви с их мрачной и отсталой философией, привели и не могли не привести к духовному краху великого русского писателя. В результате этого краха он сжигает второй том «Мёртвых душ», который, впрочем, был слабее первого тома, оттого, что он оказался пропитан растленным духом церковников, скрывающихся в катакомбах и мрачных закоулках Оптиной пустыни и прочих притонов воинствующих мракобесов…

Так-так. Вы, конечно, прочли второй том и оттого так уверенно его отрицаете?

Нет. Всё это нам рассказывала ещё в селе учительница литературы». (3, С. 5).

Этот эпизод из «Печального детектива» В. Астафьева –печальное свидетельство того, как долгие годы наша школа «проходила» «Выбранные места из переписки с друзьями» Н.В. Гоголя. И это в лучшем случае, в худшем – Гоголь оставался только автором первого тома «Мёртвых душ», а всего, что последовало за поэмой, в том числе и «Выбранных мест из переписки с друзьями», как будто даже и не существовало.

В советском литературоведении творчество и жизнь, и весь внутренний облик Гоголя освещались предвзято. За объяснением причин далеко ходить не надо – всё диктовала идеология антицерковного характера.

Только сегодня начинается изучение Гоголя с единственно правильной позиции православного мировоззрения, ведь таково и мировоззрение самого Гоголя. Хорошо, что сегодня мы имеем возможность открыть Гоголя как православного писателя – просветителя, взглянуть на его труды с новых позиций, не умалчивая о сложном пути Гоголя к истинной вере, дать оценку «Выбранным местам…» не только с «единственно правильной» позиции В.Г. Белинского.

Цель данной работы - попытаться обозначить религиозно-нравственные ориентиры, заявленные Николаем Васильевичем в несколько неожиданном для него эпистолярном жанре, и дать с помощью недавно открытых для широкого круга читателей работ К.В. Мочульского, М.М. Дунаева, С.Л. Франка, о. Зеньковского, святителя Игнатия Брянчанинова оценку писательскому труду Гоголя.

Объём данной работы не позволяет останавливаться подробно на анализе произведений Гоголя, да это и не отвечает цели данной работы. Духовные искания писателя входят прежде всего в круг рассматриваемых проблем.

1. Основы мировоззрения Гоголя

1.1. Мировоззрение Гоголя в 30-е гг.

«Боже, как грустна наша Россия», - воскликнул Пушкин, когда Гоголь прочитал ему отрывки из «Мёртвых душ». Эта оценка великого русского поэта послужила мерилом для суждений о художественных творениях Гоголя вплоть до конца XIX века. Гоголя воспринимали и приветствовали как великого реалиста и сатирика; если в близких Гоголю славянофильских кругах радовались народности его типов, то радикальные западники чествовали в нём социального критика, который, по его собственным словам, заметил «сквозь видный миру смех неведомые незримые миру слёзы» и - так они думали, обличал нищету русской жизни, несправедливость и развращённость существующего порядка.

Но это не была вся правда о Гоголе. Только поколению конца XIX века, по мнению С.Л. Франка, в совершенно новой ситуации, более благоприятной для познания духовной реальности, удалось глубокое проникновение в жизнь души и художественного творчества Гоголя. Розанов, Мережковский, Брюсов обратили внимание на многие примечательные черты редкостного религиозно-метафизического ощущения жизни уже в произведениях писателя. В общепризнанном обличителе нравов с самого начала обнаружился мистически одарённый дух, который в своих изображениях жизни выражал не внешнюю реальность, а свою собственную внутреннюю тревогу; сатирические образы оказывались порождением его мучительно-болезненной фантазии. Его личную сущность отличало острое врождённое чувство присутствия в мировом бытие демонического – равно ужасного, как и пошлого и злого. Кажется, это мироощущение было у него врождённым.

Один из лучших исследователей творчества писателя К.В. Мочульский считает, что объясняется это, видимо, прежде всего огромным влиянием горячо любимой матери, Марии Ивановны, женщины набожной, суеверной, со странностями. Всю жизнь она прожила в необъяснимых, мучительных тревогах. Искренняя и подлинная религиозность её окрашена боязнью надвигающихся бедствий и смерти. Гоголь похож на свою мать: то весёлый и жизнерадостный, то «безжизненный», как будто с детства запуганный и испугавшийся на всю жизнь. Самым страшным воспоминанием детства станет рассказ матери о Страшном Суде, о вечных муках грешников. Об этом потрясении он уже никогда не забудет: «…это потрясло и разбудило во мне чувствительность, это заронило и произвело впоследствии во мне самые высокие мысли» (19, С. 8). Из этого эпизода видно, что религиозное сознание Гоголя вырастет из сурового образа Возмездия.

Важная особенность гоголевского художественного творчества слишком проявится уже в «Вечерах на хуторе близ Диканьки»: очень много нечистых в образной системе, и поминаются бесы часто не только персонажами, но и самим автором. Мережковский и Розанов дают этому крайние оценки. Один готов видеть чуть ли не в каждом персонаже Гоголя одно из воплощений беса, другой отождествляет с ним самого автора. Но не будем забывать и мнение самого автора: «Уже с давних пор я только о том и хлопочу, чтобы после моего сочинения человек вволю посмеялся над чёртом» (цит. по: 13, С.136). Гоголь не лгал, когда так говорил, но не все бесы под пером его становятся смешны. Свидетельством тому - дальнейшее его творчество.

М.М. Дунаев пишет: «Дерзнём предположить, что Гоголю дан был особый дар: обострённое видение и ощущение мирового зла, какое редко кому даётся в мире. Это и дар – и испытание души, призыв свыше к внутреннему ратоборству с открывшимся человеку ужасом» (13, С.137).

Первичными переживаниями в его душе действительно становятся переживания космического ужаса. Эти переживания станут главными мистическими переживаниями во всех ранних его произведениях. Мы встречаем это неожиданное признание в середине трогательного, любовно написанного рассказа о мирной жизни старой супружеской пары («Старосветские помещики» в сборнике «Миргород»), где он с необыкновенной силой описывает свой мистический опыт детских лет.

«Вам, без сомнения, когда-нибудь случалось слышать голос, называющий вас по имени, который простолюдины объясняют тем, что душа стосковалась за человеком и призывает его, и после которого следует немедленно смерть. Признаюсь, мне всегда был страшен этот таинственный зов. Я помню, что в детстве я часто его слышал: иногда вдруг позади меня кто-то явственно произносил моё имя… Я обыкновенно тогда бежал с величайшим страхом и занимавшимся дыханием из саду и тогда только успокаивался, когда попадался мне навстречу какой-нибудь человек, вид которого изгонял эту страшную сердечную пустыню» (12, С.88).

В статье «Иконостас» П. Флоренский пишет об особенности мистического сознания: «…И то же – в мистике. Общий закон везде один: душа восторгается из невидимого и, потеряв его из виду, восхищается в область невидимого…И, воспарив горе, в невидимое, она опускается снова к видимому, и тогда пред нею возникают уже символические образы мира невидимого – лики вещей, идеи… Есть соблазн принять за духовное, за духовные образы, вместо идей – те мечтания, которые окружают, смущают и прельщают душу, когда пред нею открывается путь в мир иной… Пограничные с миром потусторонним, они, хотя и здешней природы, уподобляются существам и реальностям мира духовного; при подхождении к пределу этого мира, мы вступаем в условия существования хотя и непрерывно новые, однако весьма отличающиеся от обычных условий повседневности. И в этом – величайшая духовная опасность подхождения к пределу мира…Опасность же – в обманах и самообманах, на грани мира обступающих путника… Но стоит только, когда не сильна вера в Бога, когда человек опутан своими страстями и пристрастиями, - стоит только оглянуться на эти призраки, как они, от души оглянувшегося получив себе приток реальности, делаются сильны» (22, С. 28).

Иногда кажется, что Гоголь очень близко подходит к этой черте. Мрачная, скучная картина мира во многих его произведениях вырастает из внутренней установки Гоголя, это очевидно, об этом он сам всегда говорил. Но с другой стороны, совершенно неверно, считает С.Л. Франк, принимать мрачную гоголевскую картину мира за сугубо субъективный образ болезненного духа Гоголя и на этом основании объявить её не имеющей объективной значимости. Эту мысль подтверждает и Достоевский, говоря о том, что совершенно необоснованным предрассудком является мысль, будто бы познать истину могут только здоровые люди, а душевнобольные имеют дело с субъективными образами фантазии; как раз больные могут обладать особенно острыми способностями к восприятию мира, отсутствующими у здоровых людей: фактически благодаря болезненной склонности своего духа Гоголю удаются и важнейшие всеобщие религиозные знания, и, в особенности, проницательный и взгляд на истинную сущность его среды и его надломленного века.

Обратимся ещё раз к мысли об особой способности постичь глубину религиозных знаний. Тот же С.Л. Франк отмечает в статье «Религиозное сознание Гоголя», что писателю принадлежит заслуга почувствовать и изобразить демонию нехристианского и противохристианского мира. Уже только эта интуиция, по его мнению, говорит о глубине и религиозной значительности этого редкого духа. Религиозные и исторические взгляды Гоголя стояли, как мы сейчас понимаем, в тесной связи с особенностями его художественной интуиции. С доходившим до болезненности обострённым чувством зла и пошлости в человеческой жизни, демонической силы в мире; в его художественном творчестве соединяется глубоко скрытое, едва заметное на первый взгляд, страстное стремление к спасению. (Может, поэтому в его ранних произведениях Бог всё же сильнее сатаны). Иногда оно прорывается наружу, как в «Записках сумасшедшего», когда заболевший манией величия маленький чиновник после неописуемо смешного излияния мыслей вдруг наполняет мир захватывающим душу криком: «Маменька, спаси меня! Разве ты не видишь, как мучается твоё дитя?» (цит.по: 23, С.311). Позже, в «Авторской исповеди», Гоголь сам скажет о том, как в своём стремлении к истинному художественному постижению различных человеческих типов он постепенно пришёл к поискам сущности души человека и отсюда – к Христу, как единственно подлинному знатоку человеческой души.

Таковы религиозно-нравственные убеждения Гоголя в 30-е годы.

Тридцать шестой год Гоголь называет «великим переломом, великой эпохой моей жизни», развивая эту мысль в «Авторской исповеди». В ней он делит свою жизнь на молодость, когда «умному человеку приходят в голову глупости»; в эти годы он «сочинял, вовсе не заботясь о том, зачем это, для чего и кому от этого выйдет какая польза». Вторая половина – зрелость; в неё он вступил с помощью Пушкина. Гоголь стал задумываться о пользе, которую способны принести его «побасёнки». Мысль о самодавлеющей силе юмора, о том, что поэт сам свой высший суд, стала казаться ему узкой. Исследователь творчества Гоголя И. Золотусский пишет: «Этого не заметил Пушкин. Он не заметил, как с территории, отведённой Гоголю критикой и им, Пушкиным, тот перешёл на поле, где образ делался служащим идеи, за которой стояло новое, религиозное миросозерцание автора. Гоголь становился Гоголем , то есть тем, кем ему окончательно и предназначено было быть: творцом, для которого литература не профессия, а служение Богу, вложившему в него особый талант» (17, С.31).

По мнению того же И. Золотусского, трудно предположить, что Пушкин мог выпустить книгу, подобную книге писем Гоголя. Пушкин был хранитель «приличия» в литературе, что означало для него:

• невмешательство слишком личного в сочинения поэта;
• невмешательство читателя в это слишком личное .

Гоголь с первых строк «Выбранных мест из переписки с друзьями» оспорит это правило. В «Завещании», открывающем книгу, он заявил: «Прочь пустое приличие!» А в «Авторской исповеди», появившейся как ответ на критику «Выбранных мест», он скажет о своей книге: «…Здесь слетели все условия и приличия и всё, что таит внутри человек, выступило наружу; с той ещё разницей, что завопило это крикливей и громче, как в писателе, у которого всё, что ни есть в душе, просится на свет…» (12, С.665).

Обратим внимание и позже вернёмся к этой мысли, что исповедуется он не перед одним лицом, его исповедник – улица, площадь, Россия от Петербурга до Камчатки. Публичность его признаний шокирует, но и потрясает чистотой цели. Гоголь по нравственному убеждению нарушает завет Пушкина и, как считает И. Золотусский, «открывает русской литературе дорогу к Достоевскому и Толстому» (17, С.33).

Святитель Игнатий Брянчанинов отмечает ещё одно свойство таланта Гоголя, уже существующее в его произведениях, но ещё не проявившее себя в полной мере: «Большая часть талантов стремилась изобразить в роскоши страсти человеческие. Изображено певцами, изображено живописцами, изображено музыкою зло во всевозможном разнообразии. Талант человеческий, во всей своей силе и несчастной красоте, развился в изображении зла; в изображении добра он вообще слаб, бледен, натянут…Когда усвоится таланту евангельский характер, - а это сопряжено с трудом и внутреннею борьбою, - тогда художник озаряется вдохновением свыше, только тогда он может говорить свято, петь свято, живописать свято» (цит. по: 7,С. 219).

Итак, в тридцать шестом году Гоголь действительно пережил «великий перелом», «осознав себя национальным русским писателем» (19, С.22).

1.2. Мировоззрение Гоголя в 40-е гг.

Сороковые годы проходят в жизни Гоголя под знаком чужбины. Если первый заграничный период (1836-1839 гг.) полон жизнерадостности, беспечности, творческого подъёма, то жизнь за границей в период с 1842 по 1847 гг. полна испытаний, болезней и душевных исканий.

К этому периоду относятся обвинения в адрес Гоголя в увлечении католичеством. Но по свидетельству писателя В. Вересаева (5, С.476) и по письмам самого писателя можно судить о несерьёзности такой оценки.

Более того, именно в сороковые годы меняется тон его писем к друзьям, по свидетельству С.Т. Аксакова он меняется даже внешне: «В этот год (1841) последовала новая, большая перемена в Гоголе, не в отношении к наружности, а в отношении к его нраву и свойствам. Впрочем, и по наружности он стал худ, бледен и тихая покорность воле Божией слышна была в каждом его слове» (цит по: 19, С.26).

Духовный путь Гоголя начинается с непонятного для многих желания выставить самого себя на всенародное обличение и посрамление. Выход в свет «Мёртвых душ» кажется ему благоприятным случаем; он просит друзей, литераторов и просто читателей критиковать его произведение как можно строже. Перед лицом всей Росси он готов выслушать обличение своих грехов (это слово заменило в его речи слово «недостатки») и принести покаяние. Кто-то усмотрел в этой жажде обнажить свою душу юродство, кто-то – бесстыдство. Кто-то расценил это как унижение, кто-то счёл подвигом. Друзья Гоголя приняли это за чудачество, за нелепый каприз. И Мочульский, и Франк отмечают, что Гоголь явно смешивал три разных плана: для него были равнозначащи его недостатки писателя, пороки человека и грехи христианина. К такому отождествлению художника с христианином не были готовы друзья Гоголя, да, пожалуй, и никто в России. Отметим, что духовные изменения произошли с Гоголем вдали от России, его близкие часто видели уже результат этих изменений, и зачастую этот результат их пугал. Например, ни С.Т. Аксаков, Ни Жуковский, ни Плетнёв, ни Шевырёв не могут принять его учительства, которым пронизаны его письма в Россию. «Но слушай: теперь ты должен слушать моего слова, - пишет он Данилевскому в 1841г.,- ибо вдвойне властно над тобою моё слово и горе кому бы то ни было, не слушающему моего слова. О верь словам моим! Властью высшей облечено отныне моё слово » (19, С.26).

В этом – основа будущего непонимания и неприятия «Выбранных мест». Готовая принять Гоголя – сатирика и юмориста публика не готова принять и понять Гоголя – духовного учителя и проповедника. Когда Гоголь перестал смешить и заговорил о Боге, никто не поверил, что комический писатель может быть учителем. В таком учительстве видится многим не смирение, а гордыня. Подтверждением этому звучит и отрывок из письма С. Шевырёва Гоголю, приведённый в книге Вересаева: «Ты избалован был всею Россиею: поднося тебе славу, она питала в тебе самолюбие. В книге твоей оно выразилось колоссально, иногда чудовищно. Самолюбие никогда не бывает так чудовищно, как в соединении с верою. В вере оно уродство» (5, С. 483).

Франк так же отказывает Гоголю в высоком даре учительства: «…у Гоголя не было призвания пастыря и проповедника; в этом чувствуется что-то искусственное» (23, С. 303).

Между тем в сороковые годы писатель проделал огромную духовную работу: он читает церковные книги, выписывая их из Москвы, постепенно они вытесняют светскую литературу; знакомится с опытом старчества, дружит сначала заочно, а потом лично с отцом Матфеем – духовным отцом писателя. Не все сразу заметили и поняли, что новое мировоззрение Гоголя закончено и глубоко духовно. Ушёл мрачный мистицизм первого периода творчества, Гоголь открыл для себя истину о религиозном смысле человеческой жизни и поверил в неё пламенно и всецело. Необычность его поведения, столь поразившая современников, заключалась, по убеждению исследователей его творчества, в том, что он стал проводить свою программу в жизнь. Увидев в призвании художника путь к спасению души, Гоголь взял на себя тяжесть этой ответственности. Его новые убеждения зазвучат во втором томе «Мёртвых душ», В «Театральном разъезде после представления новой комедии», в «Размышлении о Божественной литургии», задуманном в 1845 году.

После тяжёлой и таинственной болезни 1845 года главное внимание Гоголя окончательно направлено на путь внутренний – духовное самовоспитание.

В.А. Воропаев отмечает: « Если брать нравоучительную сторону раннего творчества Гоголя, то в нём есть одна характерная черта: он хочет возвести людей к Богу путём исправления их недостатков и общественных пороков – то есть путём внешним. Вторая половина жизни и творчества Гоголя ознаменована направленностью его к искоренению недостатков в себе самом – и таким образом, он идёт путём внутренним» (6, С.7). Внешняя жизнь по Гоголю – это жизнь вне Бога, а внутренняя – в Боге.

Отныне он считает:

• чтобы творить красоту, нужно самому быть прекрасным;
• художник должен быть цельной и нравственной личностью;
• его жизнь должна быть так же совершенна, как и его искусство.
• Служение красоте есть нравственное дело и религиозный подвиг.
• Чтобы исполнить долг перед человечеством, возложенный на него, писатель должен просветить и очистить свою душу,
• то есть писатель должен быть праведником.
• Двойным смыслом начинают звучать слова «подвиг» и «поприще»: аскетический путь и творчество – единая лестница, ведущая к Богу.
• Неподготовленному к внутреннему перерождению человеку необходима «незримая ступень к христианству» и таковою может стать искусство.

В этом для него - единственное оправдание искусства. И чем выше становится его взгляд на искусство, тем требовательнее он становится к себе как к писателю.

Осознание ответственности художника за слово и за всё им написанное пришло к Гоголю очень рано. Ещё в «Портрете» редакции 1835 года старый монах делится с сыном своим религиозным опытом: «Дивись, сын мой, ужасному могуществу беса. Он во всё силится проникнуть: в наши дела, в наши мысли и даже в самое вдохновение художника». Огромный дар словесного художественного творчества Гоголь понимал как дар свыше, с одной стороны, как евангельский талант, требующий умножения и роста, а с другой- как исключительное богатство, препятствующее достижению Царства Небесного. Гоголь стремился распорядиться своим богатством, то есть талантом, по-евангельски. «Способность созданья есть способность великая, - писал он Смирновой 22 февраля 1847 года, - если только она оживотворена благословленьем высшим Бога. Есть часть этой способности и у меня, и я знаю, что не спасусь, если не употреблю её как следует, в дело» (цит. по: 7, С. 217).

А в письме к В.А. Жуковскому 10 января 1848 года как бы продолжает эту мысль об ответственности художника: «…Как изображать людей, если не узнал прежде, что такое душа человеческая? Писатель, если только он одарён творческою силою создавать собственные образы, воспитайся прежде, как человек и гражданин земли своей, а потом уже принимайся за перо! Иначе всё будет невпопад. Что пользы поразить позорного и порочного, выставя его на вид всем, если не ясен в тебе самом идеал ему противоположного прекрасного человека? Как выставлять недостатки и недостоинство человеческое, если не задал самому себе запроса: в чём же достоинство человека? …Это будет значить разрушить старый дом прежде, чем имеешь возможность выстроить на место его новый. Но искусство не разрушенье. В искусстве таятся семена созданья, а не разрушенья…» (20, С. 65).

В «Выбранных местах из переписки с друзьями» он еще раз обратится к своим внутренним мучительным рассуждениям о творчестве. Об этом будет говорить он и в «Божественной Литургии». Вывод, к которому придёт писатель в конце жизни, будет связан с религиозным осмыслением искусства: путь к большому искусству, полагал Гоголь, лежит через личный подвиг художника. Нужно умереть для мира, чтобы пересоздаться внутренне, а затем вернуться в творчество.

Однако глубоко духовное понимание своей писательской миссии станет для самого Гоголя ещё одной ступенью к трагедии. В эстетической и романтической атмосфере эпохи это религиозное учение было неожиданно и странно, и слова Гоголя просто не доходили.

Именно в таких условиях в 1847 году в свет выйдут «Выбранные места из переписки с друзьями».

2. «Выбранные места из переписки с друзьями» и их роль в становлении Гоголя как духовного писателя

2.1. Религиозные воззрения на власть и государство

«Выбранные места» вышли в свет накануне европейских революций, а одну из них – волнения в Неаполе в январе 1848 года – Гоголь застал перед отъездом на родину. Для него в 1847 году вопрос о выборе пути (и для себя, и для России) – коренной вопрос, вопрос вопросов. С радикалами (Герцен, петрашевцы, а в Европе социалисты и коммунисты) или с Пушкиным?

Гоголь писал свою книгу, когда раскол в русском образованном обществе сделался очевидным. Если при Пушкине оно было относительно цельно и лишь события 14 декабря обнаружили имеющиеся в нём противоречия, то в 1847 году дворянская интеллигенция стала расходиться на полюса. Появились партии, исповедующие несовместимые друг с другом взгляды. В обществе началась идейная война. Если радикалы стали создавать тайные общества и готовить заговор против царя, то их исторические оппоненты, не надеющиеся в мгновенье «вечный полюс растопить» (слова Тютчева из стихотворения, посвященного декабристам), выбрали мирную службу отечеству. Гоголь тоже мечтает внести в русскую распрю свой утешающий – и мирящий – голос. Он не примыкает ни к одной из партий – ни к партии «западных», ни к партии «восточных», ибо истина не может быть узурпирована каким-то одним течением. В главе «Споры» он говорит, что «староверы» и «нововеры» с разных сторон видят один и тот же предмет. И, чтоб составить полное представление о предмете, следует принять в расчёт суждения всех. Гоголь, как и Пушкин, сторонник разумной середины, хотя симпатии его склоняются к «восточным». «Восточные» близки ему уважением к преданию. За ними стоит не только знание России, но и знание русской истории. Они почитают родной язык и, несмотря на все излишества в похвалах России, держат путь к вершине любви к ближнему – к христианству.

Умягчение власти, ограничивающее её произвол, - вот какова по Гоголю (и по Пушкину) задача поэта в это трудное время. В рассуждения на тему « поэт и власть» он как на стороне поэта, так и на стороне власти.

«Как умно определял Пушкин, - пишет Гоголь в главе «О лиризме наших поэтов», - значение полномощного монарха и как он вообще был умён во всём, что ни говорил в последнее время своей жизни. «Зачем нужно, - говорил он, - чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон – дерево; в законе слышит человек что-то жёсткое и небратское …нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти. Государство без полномощного монарха – автомат: много-много, если оно достигнет того, до чего достигнули Соединённые Штаты. А что такое Соединённые Штаты? Мертвечина; человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит…Всё благородное, бескорыстное, всё возвышающее душу человеческую – подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort)» (11, С. 210).

Но все эти рассуждения о роли власти в жизни общества есть попытка внешнего воздействия на души людские и на общественное бытие. Рассуждая о них, Гоголь лишь ещё раз убеждается в неверности этого пути, выбирает путь внутреннего очищения души и заставляет звучать свою выстраданную книгу как большое поучение о собирании небесных сокровищ.

Очень немногие поняли значение этой книги. Основная часть русского общества, люди «от мира сего» сей мир возлюбили безмерно и подобные поучения у них были не в чести.

Эти мысли Гоголя оказались чужды для его друга С.Т. Аксакова, но близки П.А. Плетневу, который пишет Гоголю: « Вчера совершено великое дело: книга твоих писем пущена в свет…она, по моему убеждению, есть начало собственно русской литературы. Все, до сих пор бывшее, мне представляется как ученический опыт на темы, выбранные из хрестоматии. Ты первый со дна черпнул мысли и бесстрашно вынес их на свет…Будь непреклонен и последователен. Что бы ни говорили другие, - иди своей дорогой» (цит.по:12, С.669). А умеренный Тургенев обозначил книгу как «противную смесь гордыни и подыскивания, ханжества и тщеславия, пророческого и прихлебательного тона, подобного чему мы не знаем по всей литературе» (цит. по: 23, С. 303).

Не все приняли книгу и среди духовенства, чья оценка особенно была важна Гоголю. Например, не принял творения Гоголя отец Матфей. Мнение священника о книге, с которой началось его знакомство с Гоголем было отрицательным, судя по сохранившимся письмам Гоголя, по уже указанной причине: отец Матфей не принял учительства и, по-видимому, упрекал Гоголя в увлечении светскими темами (в частности, он нападал на статью «О театре, об одностороннем взгляде на театр и вообще об односторонности» как уводящую общество от Церкви). Об этом мы можем судить по письму Гоголя от 12 января 1848 года: «Всё, что говорите вы об учительстве, принял очень к сведению и вследствие этого, разумеется, взглянул пристальнее и на себя, и на учительство» (6, С. 33).

Степан Шевырёв, анализируя «Выбранные места», так же отмечает, что самая слабая сторона в ней – личность автора – стремление учить других, давать советы в том, в чём едва ли смышлён сам учитель, и, наконец, обличать иногда недостатки ближнего. Но он же дальше продолжает: «Порицая поучения Гоголя, никто не заметил необыкновенности самого явления, которое случилось в наших глазах. Художник, покрытый всеобщею славою в своём отечестве, художник, которого всякая книга разлеталась волшебно по все концам России, бросает своё искусство, покидает треножник вдохновения и бежит в учители, хочет быть проповедником, чтобы сказать человеку нужное слово, чтобы позаботиться о душе его и о прочном деле жизни. Положим, что проповедь его - младенческий лепет; положим, что она не достигнет цели, но как не заметить важности события? Как позволить себе только смеяться над ним или сердиться на него, или обличать в противоречиях? …Люди, понимающие значение художника и его отношения к жизни, не могут и не должны остаться равнодушны к такому событию и, обличая, пожалуй, недостатки его поучений, обязаны всё-таки признать важность самого дела» (24, С. 442).

Благосклонно отозвались о книге святители Филарет (Дроздов) и Иннокентий (Борисов). Безоговорочно поддержал Гоголя архимандрит Феодор (Бухарев). Самым значительным, несомненно, следует воспринять суждение святителя (в тот период архимандрита) Игнатия (Брянчанинова). Именно он дал, пожалуй, и самый точный отзыв о книге Гоголя: «Она издаёт из себя и свет и тьму» (21, С.437). Святитель считает, что Гоголь руководствуется прежде всего своим вдохновением, «от избытка сердца уста глаголят» (Мф. 12, 34), а потому одной чистоты помысла писателя недостаточно: «чтоб светил фонарь, недостаточно чисто вымыть стёкла, нужно, чтобы внутри его зажжена была свеча» (21,С. 436). Религиозные понятия Гоголя не определены, движутся по направлению сердечного вдохновения, неясного, безотчётливого, душевного, а не духовного.

Тьма у Гоголя в «Выбранных местах» не в ошибках мировоззрения, отмечает Дунаев, но в самом тоне, от какого писатель так и не смог избавиться и какой способен самое правильное содержание исказить, отдалить от Православия даже. Гоголевская восторженность тона идёт от претензии на духовное учительство всего народа, которому он нарочито стремится указать средства к спасению. Многие из духовенства, да и светские поклонники восприняли гоголевское учительство как порождение любоначалия. Ощущение собственного избранничества овладевало Гоголем и раньше, в моменты духовного перелома оно в нём лишь усиливалось. Об этом уже говорилось выше.

«Но всё же свет «Выбранных мест» одолевает тьму», - пишет Дунаев (13, С.160). Гоголь создал книгу, которой может гордиться русская литература, гражданственное звучание которой – лучшая традиция со времён Ломоносова и Державина. В попытке решить острейшие вопросы русского бытия – продолжение этой традиции. Напряжённость его нравственного сознания граничит с ясновидением, с пламенным вдохновением библейских пророков. У него особое восприятие зла в мире, считает К. Мочульский (19, С.37).В самой напряжённой форме Гоголь переживает свою ответственность за зло, считает, что писатель не может молчать, так как призван служить своему Отечеству, приносить реальную и непосредственную пользу людям, быть добрым гражданином и усердным работником. Искусство, литература, эстетика оправдываются только той пользой, которую они приносят человечеству, - считает Гоголь. Он не хочет индивидуального спасения души, спасаться можно только всем миром, считает он. «Нет выше звания, чем монашеское…Но без зова Божия этого не сделать… Монастырь ваш Россия. Облеките же себя умственно рясою чернеца и всего себя умертвивши для себя, не для неё, ступайте подвизаться в ней… или вы не знаете, что такое для русского Россия» (19, С.39).

Аскетизм Гоголя – для служения России. Любовь, звучащая в его книге, не абстрактная – к человечеству, а живая – к ближним. Религия Гоголя – соборная. Люди – братья, живущие друг для друга, связанные общей виной перед Господом, круговой порукой и ответственностью. В этой идее соборности и «службы», заявленной в «Выбранных местах», раскрывается глубочайшая истина восточного православия.

Как бы продолжая мысль, заявленную в письме «О лиризме наших поэтов», где Гоголь затрагивает вопросы взаимоотношения власти и поэта, далее он продолжает: не рвать ни одной традиции, ибо все институты, законы, должности и установления совершенны: сам Бог строил незримо руками государей. Социальное зло не в законах и учреждениях, а в извращении их грешными людьми. Когда должности и сословия войдут в законные границы, Россия вернётся к своему исконному патриархальному строю. Основа его – иерархия, основанная на любви.

Губернатор – отец истинный всем своим подчинённым; все чиновники его дети; союз любви связывает самые высокие общественные ступени с самыми низкими. Губернатор объясняет дворянам их долг по отношению к крестьянам, «чтобы те позаботились о них (крестьянах) истинно, как о своих кровных и родных, а не как о чужих людях, и так бы взглянули на них, как отцы на детей своих» (11, С.287). В письме «Русский помещик» Гоголь излагает своеобразную экономику: помещик – хозяин, отец своих крестьян, должен строить своё хозяйство на Св. Писании, растолковывая мужикам, что Сам Бог повелел им трудиться, примерных мужиков хвалить, а «негодяев» распекать: «Ах ты, невымытое рыло!». В этом же письме есть христианское обоснование богатства: «В которую деревню заглянула только христианская жизнь, там мужики лопатами гребут серебро»; и защита невежества: «Народ наш не глуп, что бежит, как от чёрта, от всякой письменной бумаги» (11, С.290). Одним словом, идеал христианства – богатый хозяин, вроде тех, кого он показал во II томе «Мёртвых душ». Натуральное хозяйство, основанное на принудительном крестьянском труде, возглавляется главным хозяином – царём, который должен отчитываться перед Небесным Хозяином. И государство и общество Гоголь мыслил только в плане хозяйственном. Его построение можно назвать, по определению Мочульского, экономическим утопизмом.

Социальная пирамида острием своим упирается в небо; Царь – посредник между небом и землёй. «Власть Государя, - пишет Гоголь, - явление бессмысленное, если он не почувствует, что должен быть образцом Божьим на земле… Всё полюбивши в своём государстве, до единого человека всякого сословия и звания, и обративши всё, что ни есть в нём, как бы в собственное тело своё, возболев духом о всех, скорбя, рыдая, молясь и день и ночь о страждущем народе своём, Государь приобретёт тот всемогущий голос любви, который один только может быть доступен разболевшемуся человечеству» (цит.по:19, С.42). Со всех ступеней общественной лестницы волны любви устремляются в одну точку – к трону; и навстречу им стремится столь же сильный поток монаршей любви. В этой встрече двух любовных токов, в концентрации и объединении всего народа в любви и заключается, по Гоголю смысл монархии.

Конечно, это чисто романтическая утопия. Такое ощущение, что Гоголь видел перед собой не Николаевскую Россию, а мистическое царство, некий святой град Китеж; царь представлялся ему не в образе могущественного и грозного властелина, а в образе страдальца и молитвенника. Он воплощение небесной любви, образ страдающего Христа.

2.2. Религиозные воззрения на народ и культуру

От религиозной концепции власти Гоголь переходит к мысли о русском народе, о высоком его назначении. Он хвалит народ не за то, что он есть, а за те начала, которые ему присущи, за то, чем он мог бы быть, если бы сознавал в себе эти начала и привёл бы их в действие по разным отраслям человеческой жизни. Во многих местах «Переписки…» он выражает своё глубокое уважение к русскому народу, и особенно к той его части, которую другие писатели глубоко презирают как невежественную, или позорят клеветами, или передразнивают для своей собственной потехи и других. В письме «Русский помещик», пожалуй, важнее тех советов, что Гоголь давал помещикам, оказывается то высокое мнение, которое писатель обнаруживает о русском крестьянине. Глубоко религиозны советы, советы, предлагаемые им в обхождении с русским мужиком: «Во всех упрёках и выговорах, которые станешь делать уличённому в воровстве, лености или пьянстве, ставь его перед лицом Бога, а не перед своим лицом, покажи ему, чем он грешит против Бога, а не против тебя» (11,С. 288). Когда виноват один, упрёки должны пасть не на него одного, но и на его жену, на его родных, на соседей, на весь мир, что позволил человеку сгубить себя.

Кто думает о народе, что он способен сознать вину свою искренно только перед Богом, а не перед каким-нибудь лицом; что есть в нём чувство ответственности не только за свою собственную нравственность, но и за нравственность своего ближнего; что он и правый никогда правым себя не признаёт перед Богом, - тот, конечно, самых высоких мыслей о религии и нравственных началах такого народа. В статье «Об Одиссее, переводимой Жуковским», Гоголь высказывает мнение о критических способностях русского народа, который он как художник представил себе читающим «Одиссею» и рассуждающим о ней. В грамотном народе Гоголь признаёт существование не одних только Петрушек, которые, читая, что ни попадёт под руку, заняты одним процессом чтения, а признает и таких людей, которые в состоянии понять глубокий нравственный смысл высшего по содержанию произведения Гомера. «Учить мужика грамоте затем, чтобы доставить ему возможность читать пустые книжонки…есть действительно вздор…если в ком истинно уже зародится охота к грамоте,…чтобы прочесть те книги, в которых начертан божий закон человеку, - тогда другое дело» (11, С.290).

Нигде с такою полнотою не высказалось благоговение Гоголя к природным свойствам и дарованиям русского народа, как в его характеристике наших поэтов. Всё то, что он говорит о них в трёх статьях: «О чтении русских поэтов перед публикою», «О лиризме наших поэтов», и о том, «В чём же, наконец, существо русской поэзии и в чём её особенность?» - принадлежит после статей о Русской Церкви и о светлом Христовом Воскресении к лучшим страницам «Переписки». «Наши поэты, - говорит он, - до сих пор почти неизвестны публике. В журналах о них говорили много, разбирали их, но высказывали больше самих себя, нежели разбираемых поэтов. Журналы достигли только того, что сбили и спутали понятия нашей публики о поэтах, так что в глазах её личность каждого поэта теперь двоится, и никто не может представить себе определительно, что такое из них всяк в существе своём» (11, С. 224). Много светлого и нового сказал Гоголь о русских поэтах, а сказанному до него придал какой-то свежести и новости. Но все гениальные свойства наших поэтов объяснил он не из отдельных личностей, а из свойств той великой единицы, в которой все они дроби, из единицы русского народа». Все эти свойства, - говорит он, - обнаружены нашими поэтами, суть наши народные свойства, в них только виднее развившееся; поэты берутся не откуда же нибудь из-за моря, но исходят из своего народа. Это огни, из него же излетевшие, передовые вестники сил его» (24, С. 457). Но хотя русские поэты и обнаружили различные свойства своего народа, никто из них, по мнению Гоголя, не черпал из того самородного ключа, который бил в груди народа уже тогда, как самое имя поэзии ещё не было ни в чьих устах. Этот ключ заключается в трёх источниках: народные песни, в которых мало привязанности к жизни и её предметам, но много привязанности к какому-то безграничному разгулу, к стремлению куда-то унестись вместе со звуками; второй источник – пословицы, в которых видна необыкновенная полнота народного ума; третий – слово церковных пастырей, слово простое, некрасноречивое, но замечательное по стремлению стать на высоту того святого бесстрастия, на которую определено взойти христианину, по стремлению направить человека не к увлечениям сердечным, но к высшей умной трезвости духовной.

Такое высокое мнение питает Гоголь о сокровищах нашего народного слова, которые таятся в глубинах самой народной жизни. Надежду на будущее в русской поэзии полагает он в них.

Главную же опасность искусства Гоголь видит в праздном слове: «Опасно шутить писателю со словом. Слово гнило да не исходит из уст ваших!» (цит по:13, С. 162). Следует заметить, что тема ответственности писателя за исходящее из его уст слово звучит в литературе впервые. Гоголь видит в искусстве служение Христу, идея пророческого преображения мира им оставлена. Искусство должно стать незримою ступенью к христианству, иначе ему не избежать праздномыслия и празднословия (об этом он рассуждает в письме «О театре, об одностороннем взгляде на театр и вообще об односторонности»).

Ещё одной стороны этого вопроса касается Гоголь в письме «Об Одиссее, переводимой Жуковским»: каким образом осуществить своё назначение, каким языком сообщить людям Горние истины – языком прямой проповеди или через посредство эстетической образной системы, то есть оставаясь чистым художником? Подвластна ли языку мирского искусства мудрость не от мира сего? Гоголю суждено было круто повернуть всю русскую литературу от эстетики к религии. Эта же мысль звучит в его письмах последних лет: «Обращаться со словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку. Беда произносить его писателю…когда не пришла ещё в стройность его собственная душа: из него такое выйдет слово, которое всем опротивеет. И тогда с самым чистейшим желаньем добра можно произвести зло» (7, С.218).

В понимании истинно христианского образа народа у Гоголя были предшественники в кругу его друзей славянофилов. Но большое различие между ним и славянофилами состояло в том, что последние, идеализируя народные традиции русской жизни, оптимистически видели в них совершенно адекватное выражение русской религиозной веры, тогда как Гоголь, напротив, с раздражённой резкостью отмечал противоречие между фактическим образом жизни и христианской верой и поэтому призывал к религиозному обновлению. Гоголь выдвинул идеал, который после русской катастрофы 1917 года начинает оказывать действие в религиозно настроенных русских душах: это идеал «оцерковления жизни».

2.3. Религиозные воззрения на роль Церкви

Религиозная концепция власти и народа, оценка возможностей русской поэзии приводят Гоголя к основной и завершающей идее его книги: к построению единой христианской культуры, к религиозному обоснованию государства и хозяйства, к полному оцерковлению мира. И если при построении христианского царства Гоголю мешало его полное незнание русской действительности, то здесь в учении о Церкви этого препятствия не было: он знал церковь. Глубоко чувствовал и понимал дух православия. Эта часть «Переписки» самая значительная. «Никогда ещё в русской литературе не раздавался голос такой сыновней любви, скорби и благоговения к православной Церкви», - пишет Мочульский (19, С.43). В призыве к церковной жизни Гоголь подавал руку Хомякову, Ивану Киреевскому и другим славянофилам и ставил перед русской литературой проблему религиозного оправдания культуры.

«Мы вообще знаем плохо нашу церковь, - пишет Гоголь. – Владеем сокровищем, которому цены нет, и не только не заботимся о том, чтобы его почувствовать, но не знаем даже, где положили его. Церковь… одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши, может произвести неслыханное чудо в виду всей Европы, - и эта Церковь нами незнаема. И эту Церковь, созданную для жизни, мы до сих пор не ввели в нашу жизнь… Жизнью нашею мы должны защищать нашу Церковь, которая вся есть жизнь» (цит. по: 19, С. 43).

Гоголь мечтает о руководящей, просвещающей роли Церкви; европейской цивилизации, основанной на естественных науках и технике, он противопоставляет подлинное, духовное просвещение. «Просветить, - пишет Гоголь, - не значит научить или наставить, или образовать, или даже осветить, но всего насквозь высветлить человека во всех силах, а не в одном уме, пронести всю природу его сквозь какой-то очистительный огонь. Слово это взято из нашей Церкви… Архиерей, в торжественном служении своем, подъемля в обеих руках и троесвешник, знаменующий Троицу Бога, и двусвешник, знаменующий Его сходившее на землю Слово в двойном естестве Его, и Божеском и человеческом, всех ими освещает, произнося: «Свет Христов просвещает всех».

Автор сознаёт, что его книгу не поймут и осудят, что не признают ни его учительского, ни его пророческого служения. И он оправдывает своё дерзновение, как оправдывали его во все времена все пророки – призванием свыше. «Мне ставят в вину, - говорит Гоголь, - что я заговорил о Боге…Что же делать, если говорится о Боге? Что же делать, если наступает такое время, что невольно говорится о Боге? Как молчать, когда камни готовы завопить о Боге?» (19, С. 43).

Чувствуется, что в Гоголе пробудилось сознание необычно великой исторической и религиозной задачи; речь идёт о внутреннем обновлении всего современного светского образа жизни и образования, которые возникли вне христианской жизни и в противоположность ей. Ясно, что выполнение этой задачи не по силам одному человеку. Но именно ему было дано осознание глубокой пропасти, зияющей между действительностью и идеалом. Именно Гоголь произносит жуткое предсказание: «В Европе завариваются теперь повсюду такие сумятицы, что не поможет никакое человеческое средство, перед которыми наше нынешнее чувство страха есть лишь только тихое предчувствие…Чувствуется, что мир в дороге, а не у пристани, не на ночлеге, не на временной станции или отдыхе. Все чего-то ищут, все стремятся куда-то вперёд» (цит по:24, С.309). За всеми политическими и социальными стремлениями, которые выбили мир из колеи, Гоголь видит духовные искания, необъяснимую тоску. В письме «Светлое воскресенье», рассматривая русский обычай встречать на Пасху всех знакомых братским поцелуем, Гоголь замечает, что можно думать, будто этот день наиболее близок сердцу нашего столетия с его великодушными и человеколюбивыми мечтами о всеобщем счастье, о братском примирении всех людей и внутреннем достоинстве человека. Но выражение христианского братства в пасхальный день осталось пустой формой, считает писатель, что непререкаемо свидетельствует, как бессодержательно и неискренне предполагаемое христианское устремление нашего века. Современный человек готов заключить в объятия всё человечество, но не своего ближнего. «Есть страшное препятствие, непреоборимое препятствие для подлинно христианского празднования этого дня и имя ему – гордость» (11, С. 374). В наше время гордость впервые осознанно выступила как сила. Наиболее яркое выражение этой духовной силы Гоголь видит в том, что он называет гордостью разума. Современный человек сомневается во всём, но не в своём разуме. Не чувственные страсти, а страсти разума, как они выразились в партийной ненависти, господствуют в мире. Наибольшая смута идёт не от глупых людей, а, напротив, от умных, которые излишне полагаются на свою силу и разум. Разум становится модным и как мода господствует затем над самим разумом. Никто не боится ежедневно преступать первые и священные заповеди Христа, но дрожит перед модой. Божьи посланники стоят молча в стороне, в мире господствуют создатели моды. Мир видит тёмную силу, но, как зачарованный, не восстаёт на неё. В этом триумфе демонии заключается страшная издевка над человечеством, мечтающем о прогрессе. Именно поэтому «непонятной тоской уже загорелося земля: черствей и черствей становится жизнь; всё мельчает и мелеет. Всё глухо…Боже, пусто и мрачно становится в Твоём мире» (19, С. 46).

Гоголю было дано достигнуть действительно глубокое понимание трагедии и умственную сумятицу наступающего века. Он всем сердцем чувствовал, что век, который отвернулся от Бога и хочет опереться только на человеческую гордыню, движется к катастрофе.

И всё же, - спрашивает Гоголь, - почему только в одной России так радостно и торжественно празднуется Светлое Воскресенье? Мы не лучше других народов и не ближе жизнью ко Христу, чем другие. Но мы верим, что в славянской природе есть «начало братства Христова», есть отвага покаяния и любви, есть неустройство наше, дающее нам гибкость «расплавленного металла», есть единение всех сословий. «Не умрёт из нашей старины ни зерно того, что есть в ней истинно русского и что освящено Самим Христом. Разнесётся звонкими струнами поэтов, развозвестится благоухающими устами святителей, вспыхнет померкнувшее – и праздник Светлого Воскресения воспразднуется как следует прежде у нас, нежели у других народов» (11, С. 379).

Раскраивая в своей книге русскую жизнь сверху донизу, разрушая её институты, Гоголь затем пытается вновь собрать её усилием своей поэтической мечты и, может быть, спасти от надвигающейся катастрофы. Не было такой клетки русской жизни, которой бы он не коснулся. Всё – от управления государством до управления отношениями между мужем и женой – стало объектом его пересмотра, его неравнодушного интереса, его неприкрытого вмешательства. «Мечты его вылились в форму советов, наставлений, упрёков, поучений. Это … выдавало замах книги Гоголя: она как бы подытоживала всё, что высказала русская мысль до неё по этим вопросам» (16, С. 385).

Сам Гоголь считал, что в книге, несмотря на её недостатки, слишком явно выступило желание добра. Несмотря на многие неопределительные и тёмные места, главное видно в ней ясно, и после чтения её приходишь к тому же заключенью, что верховная инстанция всего есть Церковь и разрешенье вопросов жизни – в ней. Стало быть, после его, Гоголя, книги кто-то может обратиться к Церкви, а в Церкви встретит и учителей Церкви, которые укажут, что следует ему взять из его книги для себя, а может быть, дадут ему наместо его книги другие – позначительнее, полезнее и для которых он оставит его книгу, как ученик бросает склады, когда выучится писать по верхам.

Позднее, 9 мая 1847 года о. Матфею он напишет: « Мне кажется, что если кто-нибудь только помыслит о том, чтобы сделаться лучшим, то он уже непременно потом встретится с Христом, увидевши ясно, как день, что без Христа нельзя сделаться лучшим, и, бросивши мою книгу, возьмёт в руки евангелие» (цит. по:7, 217).

3. Белинский и Гоголь

Итак, Гоголь утверждал, что смысл национального бытия России – религиозный; что она страна мессианская, призванная распространить по всему миру Свет Христова Просвещения. На тезу Гоголя от лица русской интеллигенции ответил Белинский – он выставил обратную тезу. «Россия, - пишет Белинский, - видит своё спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения и гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства…

По-вашему, русский народ самый религиозный в мире: ложь… Приглядитесь попристальнее и вы увидите, что это по натуре глубоко атеистичный народ» (цит. по: 19,С.44).

Удивительно, что почти ни у кого в то время не возник простой вопрос: мог ли человек, жёстко запрограммированный европейским Просвещением, которое беспредельно превозносил, знать русский народ настолько, чтобы делать подобные заявления от лица определённой части русского общества? Справедливо ядовитое замечание Лескова о том, что подобные люди судят о народе по разговорам с петербургскими извозчиками.

Спор был вынесен на суд всего общества. Белинский впервые ясно и чётко сформулировал понимание целей и задач искусства с точки зрения идей освободительного движения. С его лёгкой руки такое понимание прочно утвердилось в идеологии революционеров. Его основные идеи сводились к следующему: «Публика видит в русских писателях своих единственных вождей, защитников и спасителей от русского самодержавия, православия и народности» (цит. по: 13, С.164).

Систему сокровищ на земле он противопоставил сокровищам духовным, получаемым через проповедь и молитву. Божественному откровению он противопоставил мудрость мира сего, здравый смысл. Он легко разделил молитву и пробуждение чувства человеческого достоинства. Но именно в стремлении духовно соединиться с Богом – через веру, через молитву – человек только и может сознать своё подлинное достоинство как образ и подобие Божие.

Но самое большое безумие совершает неистовый Виссарион тогда, когда отлучает Церковь от Христа (или Христа от Церкви – для него безразлично). «Для Виссариона (духовного комиссара19 века!), - пишет Воропаев, - Христос не более чем идеолог социального учения, а не Спаситель. Он видит в Нём только земной смысл. И выходит, по сути-то, что если для Н. Гоголя Христос – Истина, то для В. Белинского – ложь» (6, С. 6).

Особенно усердствует Белинский в нападках на Православную Церковь, на отеческое духовенство. В своей ненависти к «попам, архиереям, митрополитам, патриархам» он готов примириться даже с католическим духовенством, которое, по его убеждению, «когда-то было чем-то», тогда как православное «никогда ничем не было, кроме как слугою и рабом светской власти».

Виссарион Белинский не заметил, что ответ ему содержится в «Выбранных местах…», где Гоголь с горечью указывает на обычную беду многих образованных людей, берущихся судить о русской жизни: «Велико незнанье России посреди России» (цит. по: 13, С. 165).

«Тяжба между Гоголем и Белинским была решена в пользу последнего. Призыв Гоголя оказался гласом в пустыне. Его услышала только горстка славянофилов; за Белинским пошло громадное большинство. Россия вступала в эпоху 50-60-х гг., эпоху ликвидации идеализма, отречения от духа и погружения в материю; начиналось снижение идейного уровня, сумерки культуры. Но на голос Гоголя откликнулся Достоевский», - пишет Мочульский (19, С. 44).

От имени наших современников подытожил итог спора В.П. Астафьев. В одной из своих статей он пишет: « Великий человек знал никчёмность суетной мысли, греховность разрушающего слова, тщету раздора и цену уязвлённого самолюбия. Он потому и велик, что выше лести и хулы, ему и милосердие великое свойственно. Пожалев шумного, настырного, но смертельно больного автора столь же пылкого, сколь и оскорбительного послания, проявив милость к болящему, он (Гоголь) порвал бумагу, после обнародования которой мало чего осталось бы от оголтелой демагогии неудачливого романиста и «властителя дум». Гоголь верил в Бога, Белинский – в демократию. Гоголь видел глубину пропасти, разделившей их, и мог соизмерить свои силы. Поборник «передовой мысли» норовил перепрыгнуть пропасть по воздуху, безответственно игнорируя опасность и терзающие мыслителя муки от сознания гигантских противоречий, раздирающих мир и душу человеческую. Гоголь был всегда с читателем и оставался с ним, поборник подлинной демократии тоже пророс во времени, и его призывы получили наглядное воплощение, да такое, что мир содрогнулся! Одни бесчинствуют, говорят, обличают, назидают, даже ………. в глаза, другие молчат или, облизываясь, повторяют: «Божья роса! Божья роса…

«Неистовый Виссарион» обвиняет Гоголя во всех грехах смертных, в том числе в незнании деревни. Ах, как пригодится потом этот завет передовым вождям и мыслителям! Последующие поколения преобразователей России ринутся исправлять русский народ, строить по-новому деревню и новое общество без всяких там «молитв», и так истово начнут учить пахать и сеять, строить, поднимать на невиданные высоты отсталую деревню, что земля перестанет рожать, деревня русская опустеет, народ из неё рассеется по городам и весям, где только и способно рождаться «передовым мыслителям» да демагогии. Более ничего в камнях и кирпичах рождаться не может… Но Гоголя не затмить, не скомпрометировать, не убить. Он уникален. И не только творениями своими, но и образом жизни, мучительной кончиной, смысл которой современными словоблудами, обретающимися на ниве убогой атеистической пропаганды, давно и бесплодно сбивающей с толку современного читателя, низведён до кончины деревенского дурачка или оперного юродивого, попавшего под воздействие церковных маньяков. Духовное состояние гения, образ его мыслей и образ его жизни – это жизнь титана, и муки его - титанические. …

Для того чтобы постичь Гоголя, повторяю, надо или родиться Гоголем, или, совершенствуясь духовно, преодолеть в себе читательские стереотипы и мыслительную инерцию, научиться читать и мыслить заново. Мы слишком самоуверенные и от самоуверенности – поверхностные читатели. Гоголь же требует читателя зрелого, который бы творил и творился вместе с ним. Он из прошлого века всеми корнями пророс в нашу действительность…

Я верю, что, развиваясь вместе с гением и с помощью гения, люди – читатели будущего станут двигаться дальше и выше к духовному усовершенствованию, ибо гений человечества вечно жив, вечно находится в изнурительном походе к свету и разуму» (цит. по: 12, С. 621-622).

Оставив за рамками работы рассказ о страшных страданиях писателя после вынужденного отступничества от своего творения, обратимся ещё к одному факту жизни Гоголя. Он хотел написать книгу, чтобы из неё путь ко Христу был ясен для каждого: «…бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого» (7, С.218). Цели, поставленные Гоголем, далеко выходили за пределы литературного творчества. Даже жизнью своей служил Гоголь своей идее: после его смерти всё личное имущество писателя состояло из нескольких десятков рублей серебром, книг и старых вещей – а между тем созданный им фонд «на вспоможение бедным молодым людям, занимающимся наукою и искусством», составлял более двух с половиной тысяч рублей. Поистине, «…блажен, кто всё состояние своё имеет при себе – не боится ни огня, ни воров…» (цит. по 7, С.220).

Среди бумаг Гоголя после его кончины обнаружены обращение к друзьям, наброски духовного завещания, молитвы: «Молюсь о друзьях моих. Услышь, Господи, желанья и моленья их. Спаси их, Боже. Прости им, Боже, как и мне, грешному, всякое согрешенье пред Тобою». «Будьте не мёртвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом…» (цит. по 7, С.220).

Так состоялся ли Гоголь как православный писатель? Святейший Патриарх Алексий II в одном из выступлений ответил на этот вопрос: « Нашим современникам открывается подлинный лик Гоголя как великого духовного писателя России». (9, С.219).

«Именно сегодня, в годину духовного разброда русской интеллигенции и бесовского разгула, фигура Н. Гоголя приобретает значение непреходящее для русской литературы, образования и культуры, указывая нам путь спасительного движения» (6,С. 7-8).

Заключение

За пределами данной работы остаются последние годы жизни писателя Н. В. Гоголя. Он прожил их в аскетической бедности и бездомности, но дух его, несмотря на развивающуюся болезнь, был светел и душевное состояние радостно. Это годы его знакомства и духовного сближения с Оптинскими старцами, обретения духовного наставника в лице отца Матфея, знакомства с рукописной книгой «прозорливого инока» (15, С.105) Исаака Сирина, ставшей для него откровением, пересмотр собственных позиций. На полях 11 главы «Мёртвых душ» (экземпляр первого издания, подаренного библиотеке Оптиной пустыни), против того места, где речь идет о «прирождённых страстях», Гоголь делает пометку: «Это я писал в прелести, это вздор – прирождённые страсти – зло, и все усилия разумной воли человека должны быть устремлены для искоренения их…». (15, С. 104-105).

Но это и самый трагический момент его жизни: всё воздвигнутое им здание учительства, государственного служения, общественной пользы рушится сразу; возвращение к художественному творчеству невозможно. Гоголь переживает последний и жесточайший кризис – религиозный. Духовный кризис не нарушит внутренней цельности его личности. В «Авторской исповеди» он сообщит о своём приходе к Христу, как единственно подлинному знатоку человеческой души.

В литературе с появлением «Выбранных мест из переписки с друзьями» «кончилась пушкинская эпоха: Гоголю суждено было круто повернуть всю русскую литературу от эстетики к религии, сдвинуть её с пути Пушкина на путь Достоевского. Все черты, характеризующие великую русскую литературу, ставшую мировой, были намечены Гоголем: её религиозно-нравственный строй, её гражданственность и общественность, её боевой и практический характер, её пророческий пафос и мессианство» (19, С.51).

О значении Гоголя для истории русской литературы говорилось немало. Но отбрасывая религиозный аспект, либо трактуя его неверно, невозможно понять ни творчества Н. Гоголя, ни его поступков. А между тем этот писатель первый в истории русской литературы критически осознал, продумал и понял подлинную роль и назначение искусства и принёс в жертву этого понимания свою тонкую и ранимую душу, отдав себя на беспощадное растерзание во имя Христа критике и всему светскому обществу, которые были не в состоянии, в силу своего безрелигиозного сознания, постичь и оценить значение жизни и деятельности Николая Васильевича, проделавшего над собой огромную работу.

«Мысль Гоголя о необходимости согласования всего строя нашей жизни с требованием Евангелия, так настойчиво высказанная им в нашей литературе в первый раз, явилась тем добрым семенем, которое выросло в пышный плод позднейшей русской литературы в её лучшем и доминирующем этическом направлении. Призыв обществу к обновлению началами христианства, хранимого в православной Церкви, был и остаётся великою заслугою Гоголя перед отечеством...» 7, С. 220).

Список литературы

1. Архимандрит Константин (Зайцев). Гоголь как учитель жизни. //Н.В. Гоголь и Православие. М., 2004.
2. Анненский И. О формах фантастического у Гоголя. - Л.: 1988.
3. Астафьев В.П. Печальный детектив //Роман-газета.-19087- № 5.
4. Белинский В.Г.Письмо к Гоголю// Книга для ученика и учителя.-М.: АСТ Олимп, 1996.
5. Вересаев В.В. Гоголь в жизни.//Собр. соч.: В 4 т. - М.: 1990. Т.3-4.
6. Воропаев В.А. Отец Матфей и Гоголь. (Приложение к газете «Православная Пермь).- Пермь.: 2000.
7. Воропаев В. А. Нет другой двери. Гоголь и Евангелие // Москва.-2000. №2.
8. Воропаев.В.А. Инок в миру. Духовные искания Гоголя // Москва.-2003- № 9.
9. Воропаев В.А. Полтора века спустя. Гоголь в современном литературоведении // Москва.-2002- № 8.
10. Воропаев В.А. Последняя книга Гоголя (к истории создания и публикации «Размышлений о Божественной Литургии») // Русская литература.-2000-№ 2.
11. Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями. // Собр. соч.: В 6т. - М.: 1978. Т.6.
12. Гоголь Н.В. Повести. Мёртвые души// Книга для ученика и учителя.- М.: АСТ Олимп, 1996.
13. Дунаев М.М. Вера в горниле сомнений: Православие и русская литература в XVII – XX веках.- М.: Издательский Совет Русской Православной Церкви, 2002.
14. Зеньковский В. Н.В. Гоголь в его религиозных исканиях //.Н.В. Гоголь и Православие., М.: 2004.
15. Зимакова Е.В. Философские парадигмы русского старчества.// Человек.- 2003 -№ 2.
16. Золотусский И.П. Гоголь (Серия «ЖЗЛ»). М., 1984.
17. Золотусский И.П. Пушкин в «Выбранных местах из переписки с друзьями» //Литература.- 2005- № 3.
18. Мережковский Д.С. Гоголь и чёрт //В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет. М., 1991
19. Мочульский К.В. Духовный путь Гоголя // Мочульский К.В. Гоголь. Соловьев. Достоевский. – М.: Республика, 1995.
20. Переписка Н.В. Гоголя. В 2т. М.: 1988.
21. Святитель Игнатий (Брянчанинов). Письмо по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями» // Н.В. Гоголь и Православие. М.: 2004.
22. Флоренский П. Иконостас // Флоренский П. Иконостас: Избранные труды по искусству. СПб.: Мифрил, Русская книга, 1993.
23. Франк С.Л. Религиозное сознание Гоголя // Франк С.Л. Русское миросозерцание. – СПб., Наука, 1996.
24. Шевырев С. Выбранные места из переписки с друзьями Н. Гоголя // Н.В. Гоголь и Православие. М.: 2004.

Анджело Тамборра

Фрагмент из книги "Католическая церковь и русское православие. Два века противостояния и диалога".

Несмотря на полемические и в определенной степени официальные заявления Муравьева и ему подобных, многие русские — писатели, мыслители, художники — в XIX веке, будучи православными, во время своих традиционных путешествий в Италию испытывали притяжение центра католического мира. Среди них в первую очередь необходимо со всех возможных точек зрения — духовной, культурной и художественной — рассмотреть такую заметную личность, как Николай Васильевич Гоголь. К тому же, если, по словам Этторе Ло Гато, "без Рима нельзя психологически понять Гоголя, в частности, возможно, и в самом главном и самом русском его произведении — Мертвых душах" (1), то его личность — как человека и как писателя — необходимо рассматривать и в религиозном контексте.

Николай Васильевич Гоголь прибыл в Рим в марте 1837 года и покинул Италию — после частых поездок в Россию и прочие страны — в январе 1848 года. То было десятилетие знакомств, новых занятий и размышлений, в том числе религиозных, сосредоточенных в первую очередь на центре католического мира, даже когда в 1838 году противостояние Петербурга и Рима достигло точки кипения. В целом Гоголь отнюдь не остался глух к эху первого чаадаевского Философического письма, которое еще звучало в среде русской интеллигенции. Итак, он прибывает в Рим, когда в отношениях России и Запада сложилась не очень благоприятная обстановка. Тем не менее она не повлияла на Гоголя как писателя и мыслителя.

Что касается первых — самых сильных — впечатлений, Гоголя в Риме поразила наивная, непосредственная, если угодно, деревенская религиозность народа: "Лишь в Риме молятся, — писал он в 1838 году, — в прочих местах лишь притворяются". Его привлекают своеобразные формы народного благочестия, процессии и другие проявления религиозного чувства, наподобие знаменитой инфьораты в Дженаццано, пышные церемонии в соборе св. Петра, который в конце концов становится целью многих его прогулок ("… и так ведь оно и должно быть…"). Несмотря на это, он до конца останется верен церкви своих отцов.

По мнению Гоголя, в плане догматики и учения, на уровне принципов, как он писал своей матери, "наша религия и католическая абсолютно одинаковы, и потому нет на самом деле никакой нужды менять одну на другую". Позже, в 1847 году, он писал своему другу Шевыреву, успокаивая относительно своих якобы католических наклонностей: "Что до католичества, то я говорю тебе: ко Христу скорее можно прийти протестантским путем, чем католическим".

Одним словом, оставаясь непревзойденным в религиозном понимании Запада, именно в Риме он становится более просвещенным, лучше осознает ответственность православного верующего (2).

Действительно, в Риме Гоголь осознал все богатство совершенного христианства — "интеллектуального, мистического ив то же время социального, а не только нравст- венного". Он прочел I doveri dell’uomo (Обязанности человека) Сильвио Пеллико, от княгини Волконской и ее подруги Смирновой слышал о Лакордере и иезуите Равиньяне.

Именно в Риме у Гоголя созревает убеждение в том, что церковь как историческое понятие, будь то Православная или Католическая, — играет исключительно высокую, определяющую роль в истории человечества. Это убеждение он высказывал в своих трудах, в переписке и в разговорах с друзьями как на Западе, так и в России. Он не стал католиком, но, оставшись православным, открыл в себе внутренне сосредоточенного христианина (3).

Его духовная и религиозная драма началась в те месяцы, когда он был тяжело болен, в 1840 — 1841 годах, которые он провел в Венеции, где чувствовал "уже запах могилы". Пройдя духовный путь, подобный чаадаевскому, Гоголь душой чувствовал всю драматичность дилеммы: нужно ли находить Бога в человеческом мире , как учит Католическая церковь, которая проникает в общество, чтобы привести людей к вечному спасению? Или же путь спасения лежит через полное отвержение суетного мира?

В последнее десятилетие жизни Гоголь бился в поисках решения этой проблемы. Для начала, уже заканчивая в Риме первый том Мертвых душ , писатель, чтобы заполнить пробелы в своем религиозном образовании, читает отцов Греческой церкви в русском переводе, украинские проповеди XVIII века, не пренебрегает и работами Боссюэ Traité de la concupiscence (Трактат о вожделении) и Elévations sur les Mystères {Возвышенные рассуждения о таинствах) . Затем, с 1844 года, он без колебаний встает на трудный путь мистицизма: читает древнее славянское Добротолюбие — знаменитую антологию исихазма, которая оказала сильное влияние на формирование русской православной духовности, но при этом не расстается и с трудом Фомы Кемпийского De imitatione Christi (О подражании Христу ), прося своего приятеля Шевырева, чтобы тот послал эту книгу в подарок на новый 1844 год их друзьям-славянофилам Погодину, Аксакову и Языкову. Он призывает всех к религиозной практике, из-за чего иногда подвергается в салонах насмешкам, где его обзывают "монахом" и "сумасшедшим".

Будучи во всем сыном романтической эпохи, он создал в своей душе культ Средневековья, когда церковь и культура, религия и светское общество были тесно между собой связаны. Отсюда возникает, как ему казалось, необходимость вернуться к всеобъемлющей религиозной культуре, воплощающей принципы христианской религии в общественной жизни. Исходя из этих посылок, Гоголь именно в Риме начинает замечать важное различие между церквами Востока и Запада. С его точки зрения, для западного христианства — реалистичного и конкретного — всегда было характерно взаимопроникновение религии и общества; христианство восточное, напротив, в конце концов пришло к тому, что стало различать два плана реальности — церковный и природный, так что в вопросах вероучения и внутреннего устройства Православная церковь веками относилась с некоторым безразличием к конкретным проблемам жизни. Как мы помним, к таким же выводам пришел и Чаадаев.

Тем не менее Гоголь не верил в созидательную силу протестантизма и католичества, ответственных за одну из самых ужасных трагедий в европейской истории. С другой стороны, он, согласно Зеньковскому, твердо верил в творческую силу православия, поскольку оно сумело развить концепцию богочеловечества, которая придает смысл обществу, целиком пронизанному духом церкви.

Гоголь любил повторять: "Всякий должен служить Господу на своем месте, но не так, будто бы он нам чужой". Поэтому, начав с критики современного общества с эстетической, нравственной и религиозной позиции, он свидетельствовал о стремлении к цивилизации, глубоко просвещенной религией: лишь на основе примирения между христианством и светским обществом мог начаться новый, плодотворный период человеческой истории.

Подобного рода убеждения, которые Гоголь высказывал друзьям с тем, чтобы они обратились к более глубокой религиозной жизни, а затем изложенные широкой публике в Выбранных местах из переписки с друзьями, конечно, должны были встретить насмешки и непонимание. Несомненно, в его "религиозной драме", как и в "фантастическом универсуме", большое место занимала утопия (4), но он, следуя путем мистиков вроде Фомы Кемпийского, не мог отдавать себе в этом отчета. Он подвергся нападкам Виссариона Белинского, который в своем знаменитом письме несправедливо упрекал Гоголя в поддержке абсолютистского режима Николая I. Официальные представители Русской православной церкви также смотрели на писателя с подозрением, поскольку он первым из светских деятелей высказался о предназначении церкви. Ни погружение в религиозную практику, ни разочаровавшее писателя путешествие в Иерусалим не принесли ему покоя. Вернувшись на родину в конце апреля 1848 года, он продолжает путь аскета, завершив его трогательными Размышлениями о божественной литургии. Вдохновение для этой книги, опубликованной уже после смерти автора, в 1857 году, Гоголь черпал из знания Римской церкви и восхищения ею. Он поставил себе весьма определенную цель: предложить русским простое для понимания руководство, которое объясняло бы смысл литургических действий, символику жестов, сущность божественной тайны. Лишь таким образом можно было тронуть сердца современников, чтобы они осознали сущность христианства в этом мире (5).

Итак, Гоголь прошел долгий духовный и религиозный путь, и все это время центральное место в его мыслях и мучениях занимал вопрос диалектической взаимосвязи Русской и Римской церквей. Главным, что великий писатель хотел сказать будущим поколениям, было, по всей видимости, вот что: необходимо обновить церковь Востока, используя опыт Западной церкви в том, что касается ее мировоззрения и места в обществе.

——————

1 Lo Gatto Е . Russi in Italia. Dal secolo XVII ad oggi. Roma, 1971. P. 124.

2 Зеньковский Н. Русские мыслители и Европа. Париж (не датировано ). С . 42 ел .; Schulz В . Pensatori russi di fronte a Cristo. Vol. II. Firenze, 1949. P. 84; Behr-Sigel E. Le message de Gogol’//Contacts. 1949. P. 42.